Немецкая идеология

Добрый бюргер «Штирнер», уже радующийся, что при коммунизме он снова встретит свою любимую «заботу», на сей раз все-таки просчитался. «Забота» есть не что иное, как угнетенное и подавленное настроение, являющееся в мещанской среде необходимым спутником труда, нищенской деятельности для обеспечения себя скудным заработком. «Забота» процветает в своем наиболее чистом виде в жизни немецкого доброго бюргера, где она имеет хронический характер и «всегда остается равной самой себе», жалкой и презренной, между тем как нужда пролетария принимает острую, резкую форму, толкает его на борьбу не на жизнь, а на смерть, революционизирует его и порождает поэтому не «заботу», а страсть. Если коммунизм хочет уничтожить как «заботу» бюргера, так и нужду пролетария, то он ведь не сможет, само собой разумеется, сделать это, не уничтожив причину той и другой, т.е. не уничтожив «труд».

Мы переходим теперь к историческим конструкциям коммунизма.

Первая историческая конструкция.

«Пока для чести и достоинства человека было достаточно одной только веры, ничего нельзя было возразить против любого, даже самого утомительного труда». – «Всю бедственность своего положения угнетенные классы могли выносить лишь до тех пор, пока они были христианами» (самое большее, что можно сказать, это то, что они были христианами лишь до тех пор, пока выносили свое бедственное положение), «ибо христианство» (стоящее с палкой за их спиной) «подавляет в зародыше их ропот и возмущение» (стр. 158).

«Откуда „Штирнеру“ так хорошо известно», что могли делать угнетенные классы, мы узнаем из первого выпуска «Allgemeine Literatur-Zeitung», где «критика в образе переплетного мастера» цитирует следующее место из одной незначительной книги^{191}

«Современный пауперизм принял политический характер; если прежний нищий покорно выносил свой жребий и смотрел на него как на божью волю, то нынешний босяк спрашивает, должен ли он влачить свою жизнь в нищете потому лишь, что он случайно родился в лохмотьях».

Вследствие этого могущественного влияния христианства освобождение крепостных сопровождалось самой кровопролитной и ожесточенной борьбой, направленной именно против духовных феодалов, и было доведено до конца, вопреки ропоту и возмущению воплощенного в попах христианства (ср. Идеи, «История бедных», книга I; Гизо, «История цивилизации во Франции»; Монтей, «История французов различных сословий»^{192} и т.д.). Между тем, с другой стороны, мелкие попы, особенно в начале средних веков, подстрекали крепостных к «ропоту» и «возмущению» против светских феодалов (ср., между прочим, хотя бы известный капитулярий Карла Великого)^{193}. Сравни также сказанное выше по поводу «вспыхивавших то здесь, то там рабочих волнений», – об «угнетенных классах» и их восстаниях в XIV веке[194].

Прежние формы рабочих восстаний были связаны с достигнутой в каждом случае ступенью в развитии труда и обусловленной этим формой собственности; коммунистические же восстания в прямой или косвенной форме – с крупной промышленностью. Не вдаваясь, однако, в эту сложную историю, святой Макс совершает священный переход от терпеливых угнетенных классов к нетерпеливым угнетенным классам:

«Теперь, когда каждый должен, работая над собой, стать человеком» («откуда только знают», например, каталонские рабочие^{194}, что «каждый должен, работая над собой, стать человеком»?), «прикованность человека к машинообразному труду совпадает с рабством» (стр. 158).