Немецкая карта

В очередной раз браться за оружие?

Самое дивное место на этой земле, как я думал до сих пор, — это, конечно же, то место на берегу озера Нидерзее в Восточной Пруссии, у которого я в нескольких сотнях метров от террас санатория, напоминавших мне Сан—Суси, в юные годы много часов провел в тени елей, пуская камешки по водной глади — так, чтобы они, чуть подскакивая, скользили по ней в направлении Королевского острова, расположенного в самой середине озера, — и наблюдал за облаками, словно бы застывшими в высоком голубом восточнопрусском небе. А на светло–голубом горизонте вздымалась белыми горками крепость с устремленными ввысь башенками.

Что может быть красивей облака? — спросил однажды Герман Гессе. Эти слова я внес когда–то в текст прощальной речи моего генерального инспектора, но он не произнес их перед своими гостями в офицерском клубе министерства обороны в боннской гостинице «Хардтберг». Когда позже я спросил его, почему он так поступил, он сожалел («Ну почему же вы мне не подсказали!») о том, что не сделал этого, оправдываясь тем, что прежде никогда не слышал этих слов Германа Гессе.

Я в своей жизни не раз проводил целые часы на берегу какой–нибудь реки или озера, наблюдая за причудливыми скоплениями облаков, каждое мгновение изменяющих свою конфигурацию, за тем, как они — точно мягкой нежной вуалью — прикрывают горизонт, как легко двигаются в такт мелодии ветра, а потом, порой совершенно внезапно, вздымаются мощными горными громадами и наконец преображаются в непроницаемые, местами темно–серые, местами жгуче–черные стены, из которых ярким холодным светом выстреливают молнии.

Тянуться к облакам побуждала меня и вода. Самой красивой казалась мне вода в тех местах, где берега были окаймлены густой зеленью темного леса. Или, опять же, если в середине озера находился остров, покрытый высокими елями, заслонявшими обзор противоположного берега. Так было на Нидерзее в Мазурах, как ни на каком ином озере. Другие же берега рек, на которые приводил меня мой Создатель или забрасывала судьба, чаще всего берега Вислы, Днепра и Днестра, Дуная, Одера, Эльбы и Рейна, на которых я также часто сиживал, не были похожи на берега озера Нидерзее в Мазурах, моей любимой отчизны, не оставляющей меня и в старости. Я никогда не забуду этой земли; подобно тому, как коренной житель Кёльна никогда не забудет свой любимый город на берегу Рейна.

В сентябре 1955  г., сидя на берегу Рейна, я размышлял о смысле солдатского служения в наше время. Моральный облик солдата в условиях демократии — что это такое? Я глядел на воду, наблюдая за тем, как она образует завихрения, как здесь и там тащит за собой отломанную ветку, бутылку из–под пива или пустую бутылку из–под вина. Ведь я сидел на берегу Рейна, а его воды вбирали в себя притоки из городов, славных своим вином и веселыми праздниками, — Рюдесхайма, Кобленца, где из года в год на исходе зимы проводится карнавал, посвященный слиянию Рейна и Мозеля, и Кёниге — винтера. День выдался жаркий. Близился вечер. Тонкие высокие тополя отбрасывали с берега на воду длинные тени. Особенно вяло, даже как–то лениво тек здесь Рейн в извилине ниже Скалы Дракона навстречу своему устью. Грузовые суда плыли и на север, но все больше на юг. Скоро, через час- два, они где–нибудь пришвартуются к берегу, чтобы стать на ночевку, а может, поплывут дальше и ночью до своего порта назначения. С какой–то баржи доносились протяжные звуки аккордеона, которыми матрос выплескивал в сумерки свою грусть о девушке в далекой стране.

В тихом рукаве Рейна между берегом и островом, близ моста, протянувшегося от Бад Хонефа к острову Графенвёр, стоял пришвартованный старый ялик, который когда–то, возможно, сотни лет назад, использовали для рыбной ловли. Теперь ему не было применения. Слегка покачиваясь на волнах, старое дерево беспрерывно, монотонно, день и ночь, в ровном ритме движущегося потока кряхтело, скрипело, вздыхало и охало.

Я прошел по перемычке, до самого ее конца, присел на большой валун, тронул носками туфель воду и устремил взгляд на Скачу Дракона, на вершине которой виднелись развалины крепости. Я долго просидел в тот осенний день на своем привычном месте на берегу Рейна. Перед моим взором словно прокручивалась кинолента о второй — после несчастного случая на Нидерзее — жизни, наполненной кадрами разрывов гранат, скрежетом танков, дико лязгающих гусеницами, раздирающего нервы рева «органа Сталина» (жаргонное название «катюш» в гитлеровских войсках. — Примеч. ред.), стреляющего сотней стволов, горящих домов и бегущих из деревень кричащих и плачущих людей — стариков, женщин и детей. В Николаеве или в Грауденце и Торне (Торунь. — Примеч. ред.) на Висле.

Я видел горящие Кёльн, Гамбург, Вюрцбург, Дрезден, Кёнигсберг, Данциг, Гельзенкирхен и всю огромную Рурскую область. Вся прекрасная земля полыхала пожарищами.

«Эта проклятая война…» — думал я.