Немецкая осень

В зале суда воцаряется тишина, и из этой мертвой тишины возникает плотная, черная, непроницаемая плашка цензуры и мягко опускается на документы. Герра Краузе вскоре отпускают, сняв все обвинения, и он уходит — маленький, нервный, покорный и, как все­-гда, услужливый. Груз страданий из-за разво­-да и больного желудка прижимает его очки к носу, герр Краузе собирает шестнадцать напе­чатанных на машинке справок и засовывает их в блестящий кожаный портфель — добрый сгорбленный человечек кланяется судье, присяжным, адвокату и прокурору и быстро выхо­дит из зала, так же сильно боясь опоздать на службу в банк в 1947 году, как боялся в 1924-м, 1933-м и 1937-м, а также в 1942-м, накануне Сталинградской битвы.

Зато следующим вызывают герра Зинне, и его добрым никак не назовешь. Герру Зинне семьдесят три года — дряхлый, седой, с кукольной головкой, он выглядит как ангел на пенсии. Но герр Зинне вовсе не ангел. Герр Зинне призван к ответу как активист. Он был главой квартала во Франкфурте, и никакие справки о том, что он всегда хорошо относился к евреям или слушал английские радиостанции, ему не помогут. У суда есть документ, в котором говорится, что герр Зинне сказал следующее: «В моем квартале евреям не место». У суда есть свидетели, которые рассказывают, как герр Зинне угрожал владельцам магазинов в своем квартале, что обратится в высшие инстанции, если они осмелятся отпускать продукты покупа­телям-евреям. Только после закрытия свиде­тели-евреи могли зайти в магазин с черного хода, чтобы тайком купить еду. Одна из свидетельниц часто видела, как герр Зинне подслушивает, стоя рядом с почтовым ящиком ее подруги-еврейки. Сын герра Майера, чей балкон хорошо видно из окна герра Зинне, как-то вечером стоял на балконе с девушкой-еврейкой. На следующий день герр Зинне устроил герру Майеру выволочку, что, мол, нечего евреям делать на немецком балконе.

Все это время беличьи глазки герра Зинне бегают от одного свидетеля к другому, и возможно, все дело в оптической иллюзии, но внезапно возникает четкое ощущение, что герр Зинне завернут в пленку холодного ужаса, а его высохшее старческое тело излучает смертельный холод, от которого у присутствующих, сидящих в десяти метрах, по коже пробегает холодок.

Слово предоставляется одному из свидетелей-евреев:

— В квартале герра Зинне проживал высо­копоставленный партийный функционер, но его мы совершенно не боялись, что характер­но. Зато все мы ужасно боялись герра Зинне. Герр Зинне не принадлежал к нацистской верхушке, но был одной из тех тихих преданных, неверо­ятно эффективных шестеренок, без которых машина нацизма не продержалась бы и дня.

Герр Зинне медленно встает.

— Герр Конн, но ведь вы каждый день так мило здоровались со мной, — гнусавит он, — мне казалось, что вам совершенно не на что жаловаться!

— Герр Зинне, — мягко перебивает его судья. — Я не сомневаюсь, что очень многие вежливо с вами здоровались, потому что боялись вас, герр Зинне.

— Меня?! Старого, больного человека?!

— Посмотрите в глаза этому старику! — пафосно восклицает адвокат защиты. — Разве его можно бояться?

У одной из свидетельниц начинается истерика:

— Подумайте лучше о глазах старых евреев из квартала герра Зинне! — кричит она.

Герр Зинне объясняет, что это все ложь: того балкона, о котором шла речь, из его окна вообще не видно, он никогда не говорил, что в его квартале евреям не место, и никому не запрещал делать покупки в магазинах квартала. Слушание откладывается на неделю, поскольку необходимо вызвать для дачи показаний владельцев магазинов, и герр Зинне в одиночестве устремляет взгляд в прошлое и уходит, по-детски надменно задрав свой семидесятитрехлетний нос и не замечая бурлящей за спиной волны презрения.

Дело Вальтера простое, но интересное. Вальтер — косолапый великан — предстает перед судом, швыряет свою трость на стол и обвиняет правительство Гессена в коррумпиро­ванности, но судья тут же грубо обрывает его. Вальтер служил в нацистском комитете и обвиняется в том, что был информатором, но самое интересное, что и в 1946 году герр Вальтер продолжает работать в том же комитете, и именно в 1946 году у него достаточно денег, чтобы купить в Гессене хутор. В суд на него подал герр Бауэр — толстый и туповатый торговец лошадьми, который, судя по всему, ни минуты не страдал от недоедания в этой истощенной от голода стране. Вскоре выясняет­ся, что порыв торговца лошадьми далеко не так благороден, как можно было бы предположить. Оба господина просто-напросто торговали овсом на черном рынке, в чем им помогал некий безымянный американский майор, о котором в завтрашней газетной статье, посвященной этому заседанию, не напишут ни слова. Торговец тут же припомнил нацист­-ские взгляды конкурента и подал на него в суд. Рассмотрение дела откладывается за неимением свидетелей, но судья не может удержаться от саркастичного замечания в сторону торговца:

— Со старыми господами было легче иметь дело, правда?

— Новые тоже сгодятся, господин судья, — ничуть не стушевавшись, отвечает торговец.