Немецкая романтическая повесть. Том I

Романтики отказываются от проникновения в сущность буржуазных отношений, от анализа реального положения вещей. Современному «индивидуализму» («эгоизму»), не вскрыв стихийной энергии обобществления, свойственной буржуазному строю, они противополагают «золотые века» коллективной жизни, (касается ли это некоего мифического «пра-народа» (Новалис, «Ученики в Саисе») или феодального города и деревни (тоже Новалис и Вакенродер).

Диалектика романтиков работала односторонне. Она разрушила деление вещей, установленное эмпирической наукой или же художниками-эмпириками и рационалистами. Но открыв переходы, взаимосцепления, всеобщую зависимость, романтики нигде и никогда не умели с этой высокой точки зрения «всеобщей жизни» вернуться к опознанию отдельных предметов, как они даны в своих специальных условиях, в специальный момент развития. Если в эстетике они обнаружили, насколько зыблемы все границы рационального анализа, отделяющие живопись от поэзии, эпос от драмы, трагедию от комедии, то зато они не были в силах показать, что каждое из этих явлений существует в особом конкретном виде по мотивам исторической необходимости. В эстетике Шеллинга, например, неясно, почему же Софокл писал трагедии, Аристофан писал комедии, почему же существуют и живопись, и музыка, и поэзия, если по своей основе все искусства и жанры едины и равны друг другу. По выводам «философии тождества» следовало, что мир индивидуальных явлений, меняющих в истории свой облик, иначе очерченных в определенных исторических условиях, погибающих и возникающих, есть не более как наивный мираж. В философском смысле существует лишь неподвижное «всеобщее», и весь этот мир развития и индивидуальностей следует трактовать как мир равнодушия, «индифференции», нисколько не присматриваясь к его особым различиям и приметам.

То же самое относилось к искусству. Буржуазный реализм, начавшись от Шекспира и Сервантеса, до Дефо, Фильдинга, Дидро, Лессинга трудился над тем, чтобы дать «неравнодушную» картину мира, с выделенными характерами, обстоятельствами времени и места, с характерными подробностями. Поэзия «тождества» считала все это искусство мелочным и упадочным и либо отказывалась от индивидуализации, как смутный и лирический Новалис, либо же за миром «фламандских» подробностей открывала более высокое зрелище постоянных и всеобщих вещей — практика Арнима и Клейста.

Вражда к эмпиризму определялась и неспособностью и нежеланием феодализованного романтика справиться с наличной исторической действительностью, с конкретною наукой и с реалистическим искусством.

Новалис утверждал, что весь буржуазный этап в истории человечества есть сплошное заблуждение, отбрасывал успехи материальной цивилизации, технику и науку. Характерны экономические декларации Новалиса. В «Офтердингене» он хвалит немецкую «милую бедность» («liebliche Armut»). В статье «Вера и любовь» он писал о том же:

«Лучший из былых монархов Франции хотел своих подданных сделать столь благополучными, чтобы каждое воскресенье они имели у себя на столе курицу с рисом. Но не следует ли предпочесть такую власть, при которой крестьянин охотнее ест заплесневелый хлеб, нежели при другой власти жаркое, и сердечно благодарен богу, что родился в этой стране?»

Так Новалис возражает буржуазной идее о «богатстве народов», защищает Пруссию, хоть нищенскую, зато монархическую. В жалких полуфеодальных условиях Германии Новалис обещает клейн-бюргерам и их интеллигенции плановый строй общественных отношений, которого не дала буржуазная революция, обещает «гармонию» интересов и благодать высшей культуры. Именно отсталость Германии и Новалис и Шлейермахер считают ее великим преимуществом, — ни английские, ни французские «крайности» ей неизвестны. Август Шлегель в период своего пленения у идей Новалиса тоже брал под защиту немецкий упадок: