Немецкая романтическая повесть. Том II

— Но почему нее, — перебил старуху альраун, — сестры так разозлились, когда те улеглись в постель?

— Потому что те поженились, — ответила Брака.

— А что значит жениться? — спросил альраун.

— Этого тебе не понять, — сказала старуха.

Альраун хотел обернуться, чтобы своими подозрительными глазами прочитать мысли Браки, но вдруг в ужасе закричал, прыгнул под стол и запрятался под заплатанную юбку старухи.

— Что за пугало тебе привиделось? — воскликнула старуха, взглянула туда же, куда он посмотрел, и с криком бросилась на денежный ящик, а Белла боязливо уткнулась головой в колени и не решалась поднять глаза.

— Живые люди — сущие дураки, — раздался грубый голос: — страшную мою историю слушают они с удовольствием, а меня самого боятся увидать. Опомнитесь, не то я так заору, что все бревна рухнут под вами и над вами!

— Ну, что ему нужно, Медвежьей шкуре? — проговорил альраун из-под юбки старухи, — послушаем, что он скажет.

— В какую мышиную нору ты там залез, карапуз? — спросил Медвежья шкура.

— В такую, что тебе, дылде, не залезть, — ответил альраун; — ну же, поторопись, а то я задохнусь тут от жары, да и мухи меня кусают! Чего тебе надо от нас, грязнуха?

— Ах, — вздохнул Медвежья шкура, — покуда я жил, я так любил свои денежки, что остаток их замуровал здесь в стену и должен их охранять после моей смерти; верните же мне мою единственную радость!

— Отдай их ему, — залепетала старуха, — не то он свернет нам шеи.

— Нет, — закричал малыш. — не получишь ты ни одного хеллера! Заслужи его сначала; парень ты здоровенный и можешь быть нам полезен, если только приведешь в порядок свое тело, да пообчистишься хорошенько, чтобы показаться на земле в качестве нашего слуги.

— Ах, что касается тела, — сказал Медвежья шкура, — то дело идет лишь о двух-трех окостенениях в жилах, отчего я и умер; мне ничего не стоит соскрести их острым ножом, только вот служить на земле такому ваньке-встаньке, как ты, малыш, — проклятая для меня работа; тяжелое это наказание за мою скупость!

— Э? что ты там брешешь! — сказал альраун и вылез из-под юбки старухи; — я не так уж мал, но ты-то, вот, чересчур велик, и уж не знаю, что мне больше по вкусу; маленький проскользнет и проползет туда, куда никак не протискаться большому; словом, хочешь служить мне верой и правдой — будешь получать от меня по дукату в неделю, пока не накопишь себе опять своего сокровища.

— Принимаю условия, — отвечал Медвежья шкура; — завтра ночью вернусь я со своим настоящим телом, ежели успею обзавестись им; возле меня похоронен слуга знатного барина, с ним я поменяюсь одеждою, тогда шелковый мой камзол не будет бросаться в глаза, а бедному малому будет утешенье встать из гроба в день страшного суда в таком пышном костюме; он всегда лежал так тихо и чинно возле меня, только разве немножко похрапывал.

— Ладно, — сказал альраун, — бабам моим не по себе тебя слушать; сворачивайся, парень!

— Ну, до свиданья, — сказал Медвежья шкура; — значит, по рукам! Только вот, один дукат попросил бы я в счет платы вперед: я заложил кой-какую мелочь могильным червям, так хотелось бы ее выкупить.

— Держи, — сказал альраун, с трудом вытащив дукат из кучи, на которой лежала старуха (она ему прошептала тихонько: «Дай ему половину, хватит с него!»), — вот тебе дукат, служи мне хорошо, не раскаешься!

Медвежья шкура исчез, но прошло еще несколько минут, прежде чем Брака и Белла решились поднять глаза. Маленький Корнелий издевался над ними, а они не могли побороть в себе известного уважения к нему.

— Только бы не сбежал от нас этот верзила со всем нашим добром! — сказала Брака.

— Может ли это быть? — возразил альраун; — дух всегда связан своим словом; вам, людям, в этом нет нужды, раз вы не боитесь за свою душу после смерти.

— Ну, а ты — дух или человек, милый Корнелий? — спросила Белла.

— Я? — буркнул альраун; — глупый вопрос! Я есть я, а вы — не я, и я стану фельдмаршалом, а вы останетесь тем, чем вы были. Отстаньте от меня с вашими проклятыми, каверзными вопросами! Много думать о них, пузырь вздуется в мозгу, как от морского хрена на коже.

— Откуда ты знаешь это про морской хрен? — спросила Брака.

— Когда я был там наверху под виселицей, подле меня рос морской хрен, который всегда хвастался тем, что может вызывать пузыри и что глаза слезятся от него; он называл это своим трагическим свойством. Покойной ночи! — крикнул: он в заключение. — Брака, до свиданья! проваливай и не забудь мне поскорее достать маршальский жезл.