Немецкая романтическая повесть. Том II

Маркс подчеркивает нигилизм романтической историософии, нигилизм защитников «старого порядка», лишенного перспектив.

Для них все идейные силы хороши, — поскольку они традиционны. Оценка идеологических представлений с точки зрения просветительского «разума» решительно исключается. Идея прогресса изъята из романтического историзма, исторический процесс представляется плоскостно, стадия равна последующей стадии, в каждой эпохе фиксируется, задерживается вниманием только ее «консервативная сторона», в каждом факте важно только его бывшее значение, в современности — следы и росчерки вчерашнего дня. В этом смысл «народничества» Арнима, его фольклорных изучений. Крестьянство важно для Арнима как противовес оппозиционному движению городов и бюргерской интеллигенции, оно прославлено для Арнима своей отсталостью, своими социальными духовными связями с отживающей общественной формацией. Крестьянство у него предмет социальной археологии, фольклор — предмет идейной археологии. Однако все пережиточное, ископаемое, рудиментарное есть для Арнима возглавляющая сила современности, сила, которой надлежит подчинить остальные современные тенденции.

Политическое значение своей литературной программы Арним ясно сознавал:

«В этом вихре новизны, в этом мнимом и сверхскором насаждении рая на земле[31] во Франции угасли почти все народные песни — еще до революции, которая, вероятно, потому только и стала возможна…»

«О боже! Где старые деревья, под которыми только вчера еще мы отдыхали? Где древние знаки твердых границ? Что с ними произошло, что происходит!»

(О народных песнях).

В исторических романах, в новеллах Арнима обрели художественную форму его мистический «позитивизм» и «нигилизм». Основой фабулы служит фольклор, старый обычай, поверье, легенда.

Исторические представления, по Арниму, не имеют своего предмета, от которого они отделены, но сами они и есть этот предмет, тождественны с ним. Легенда не есть легенда о том-то и том-то; как говорит легенда, так в действительности и протекали исторические события. Историческое сознание равняется историческому бытию. Отсюда полная мистического цинизма фантастика повестей Арнима.

Методами реалистического зрелища Арним разрабатывает ирреальные сюжеты; абсурдов, которые получаются при этом, Арним не боится, он даже подчеркивает их: «верю, потому что абсурдно».

Изабелла Египетская была напечатана в 1812 г. Общий очерк фабулы взят из фольклора.

Завязка легендарная: проклятье над цыганским племенем. Цыганам издревле заказано возвращение в родной Египет. Когда богоматерь с Иисусом спасались в Египте, цыгане не оказали им гостеприимства. Богоматерь с младенцем стояли «под проливным дождем», но их не пустили в дом.

Уже в этом добавочном штрихе о «дожде» виден стиль Арнима, мистическая конкретизация того, что по природе своей отнюдь не конкретно.

В евангельско-цыганскую легенду Изабелла вводится с прямою ролью: она должна снять древнее проклятье. Есть предсказанье, что у нее будет сын от великого властителя и что сын этот выведет свой народ в Египет.

Возлюбленным для Изабеллы Арним избирает юного Карла Пятого. Таким образом, в легендарную фабулу вставлено подлинное историческое лицо, конкретность легенды упрочена. Вместе с Карлом приходит в фабулу пестрый XVI век, Гент — резиденция Карла, Адриан, воспитатель Карла, будущий папа Адриан VI («последний немецкий папа»), и т. д. и т. д.

«Предметность», объективность легенды возможна только через воссоединение ее содержания с какими-то нормально-эмпирическими вещами и персонажами, «естественными» и достоверными.

Подлинность истории Изабеллы подтверждается, когда Арним, например, рассуждает о причинах ошибок и неудач Карла V. Арним объясняет их тем душевным распадом, который испытывал Карл после ухода Изабеллы, им обиженной и неоцененной. Ошибки Карла исторически известны, об Изабелле документальная история ничего не знает. Достоверные следствия Арним выводит из недостоверных причин, которые, однако, в этой связи «заражаются» неким историческим реализмом.

Гент, окруженье Карла V, дела Империи, дела испанской короны даются приспособленными к фабуле о цыганах и их Изабелле, то-есть подлинно-историческое не овладевает всем полем рассказа, но включается только в меру своей пригодности для фиктивного фольклорного сюжета, логика и потребности которого являются, таким образом, в повести ведущими.

Такую же роль играют в смысловой композиции картины быта, бытовой жанризм — крепкие нравы XVI века, ярмарка, старуха Брака, воровка и сводница; и они своим соучастием, своим прикосновением к сказочному сюжету об Изабелле и ее призвании подтверждают «реализм» этого сюжета.