Интервью состоялось, и его супруга упорно давала мне понять, что терпеть нас не может, меня в первую голову, а он делал вид, что наш приезд доставляет ему исключительное удовольствие. И она со всей своей откровенной неприязнью была мне несравненно симпатичней и интересней, чем он. Во время интервью она говорила то, что думала, – прямо, жестко, не выбирая выражений. И по поводу раскаяния, и по поводу турок, заполонивших Германию, и по поводу иммигрантов. А он смотрел на неё почти просяще и необыкновенно внимательно, порой вставляя поправки и смягчая её суждения.
Но победила она. Потому что интервью все-таки не состоялось: мы приехали слишком поздно, быстро садящееся солнце не давало того освещения, которое было необходимо для качественной съёмки, а своего света с собой почему-то в этот день не взяли. Так что всё, что было, я рассказал по памяти.
Не так давно я узнал, что Ханс Бьерке покончил с собой. Застрелился.
Ну, вот и закончил.
Перечитал всё и задался вопросом: то, что я написал, – объективно? В нем нет враждебности к немцам, к Германии? Я смог преодолеть свои пристрастия?
Вдруг возник вопрос: а для кого я писал, – для вас или для себя?
Ей-богу, не знаю.