Немецкая трагедия. Повесть о Карле Либкнехте

День прошел в страшном волнении. Статс-секретарь Шейдеман много раз заходил к Эберту и подавал советы благоразумия. А Эберт нетерпеливо ждал часа, когда можно будет связаться со ставкой.

Наконец пришла минута, о которой мечтал изнервничавшийся и вконец перепуганный канцлер. На другом конце провода послышался знакомый голос:

— Так как, помощь армии нужна?

— Я полагал бы ее своевременной; даже не помощь, а некоторую дополнительную поддержку.

— Ведь мы предлагали меру более радикальную, и Берлин был бы давно очищен от злонамеренных элементов.

— Но те части, которые вы ввели, разложились тоже!

Это верно, одна воинская часть, введенная в Берлин, поддалась духу неповиновения: многие солдаты сбежали домой, у других резко упала дисциплина.

— Теперь, господин рейхсканцлер, все совсем изменилось: полки, какими мы располагаем, надежны… Или, если хотите, возможен другой вариант.

— Какой, ваше превосходительство? Слушаю вас.

— Правительство могло бы перебраться к нам в Кассель, а мы тем временем навели бы порядок в столице.

— Покинуть столицу?! Это пока не диктуется обстоятельствами… — пробурчал Эберт в трубку. — Впрочем, подумаю.

На всякий случай он распорядился готовить для правительства поезд. Но он так и не знал, кто хозяева положения в городе. Одно было ясно: части, на которые можно было бы опереться, необходимо усилить.

Под утро в Берлин вступили новые формирования. Парадности на этот раз не было. Мрачно и сосредоточенно солдаты чеканили шаг. Они оцепили дворец, в котором держались матросы, и утром начался артиллерийский обстрел. Матросы отвечали беспорядочными ружейными выстрелами и пулеметными очередями.

Потрясенный Берлин слушал канонаду в самом центре города. Вскоре завыли сирены, загудели заводские гудки и рабочие стали сбегаться к месту боя. Бежали не только они, но и старики и женщины.

— Что вы делаете?! — кричали солдатам женщины. — Губители, прекратите! Перестаньте стрелять по своим!

Они увещевали солдат, грозили им и прямо лезли на батареи. В конце концов они настолько расстроили их ряды, что солдатам, готовым превратить дворец в развалины, пришлось отступить. Многие из них были разоружены, разъяренные женщины срывали с офицеров погоны.

Было двадцать четвертое декабря, сочельник. Вечером в домах должны были загореться елки, а в центре Берлина произошло, по вине Эберта, это жестокое кровопролитие.

Независимые поняли: раз они входят в правительство, приказавшее разгромить дворец, отвечать придется и им. Они метались между рейхсканцелярией и матросским комитетом, заседавшим в манеже. Эберт согласился гарантировать матросам, что они не будут разоружены при условии, что вмешиваться во внутренние распри больше не станут и сохранят верность его кабинету.

Рабочие, женщины и старики еще долго не расходились, возмущенные тем, что видели. Их переполняло негодование, но они не знали, как заставить правительство уважать волю простых людей.

XXIII

Не прошло и часа после прекращения обстрела, как в редакции «Роте фане» собралось бюро «Союза Спартака». Пришли все, даже больной Меринг, взволнованные и возмущенные. Пожалуй, одной только Розе Люксембург удавалось скрыть негодование под усмешкой человека, которого трудно чем-либо поразить. Либкнехт, как затравленный, бегал по редакционной комнате. Обстрел дворца, убийство матросов он воспринял и как политик, и как глубоко впечатлительный человек, потрясенный бесстыдством организаторов.

— Вот когда они показали себя. И как гнусно, как откровенно! Партия контрреволюции раскрыла свои карты!

Иогихес сидел сосредоточенный и молчаливый. Ни на кого не глядя, он что-то выводил на бумаге и нетерпеливо ждал, когда начнется заседание.

Лишь только Меринг открыл его, Иогихес попросил слова.

— Я вношу предложение: товарищи Либкнехт и Люксембург должны перейти на нелегальное положение, это необходимо.

— Об этом и речи не может быть! — воскликнул Либкнехт, вскочив с места. — Столько времени просидеть в тюрьме, чтобы спрятаться в самые сложные дни от дел, от людей, от революции!

Меринг с тревогой взглянул на него и на Розу.

— Надо думать, у Лео есть к тому серьезные основания, — заметил он осторожно.

— Увы, слишком серьезные.

— Я настаиваю, чтобы вопрос был немедленно снят, — решительно сказал Либкнехт. — И не для того мы сейчас собрались. Терять время на это мы просто не вправе.

Роза заявила, что совершенно согласна с Карлом.

С первых минут она незаметно наблюдала за ним: в чем-то ребенок, думалось ей; рыцарь, отважный и в то же время ребенок; не в политическом смысле, нет, а в проявлениях своей личности. Бесстрашный, и незащищенный, и нерасчетливый.

Видит бог, она думала в эту минуту о нем с необычайной нежностью. Но, представляя себе бесстыдство противников, с тайной горечью сопоставляла сидевшую в комнате группу с шейдемановцами. Никого почти не провели на съезд Советов, только подумать! Шейдемановцы оказались там хозяевами положения. Они хладнокровно сметут любого, кто окажется у них на пути. Хваленая немецкая социал-демократия, вот на что уходит твоя организованность и спаянность!