Немецкие предприниматели в Москве. Воспоминания

Будучи глупыми мальчишками, мы считали особым шиком по дороге в школу курить сигареты. В тот роковой день, уже подходя к школе, я прикурил вторую сигарету и, не желая выбрасывать еще довольно большой окурок, чтобы докурить его после уроков, погасил его (как я полагал) в снегу и сунул в нагрудный карман своей шубы. В тот день мы сдавали устный экзамен, который начался с Закона Божия. Я как раз только что верно ответил на все вопросы, заданные мне нашим добрым старым пастором Неффом63, и без запинки прочел Символ веры, когда директора, господина Керкофа64, неожиданно вызвали из класса. Возвратившись, он устремил на меня суровый осуждающий взгляд. Причина его сердитости мне была совершенно непонятна. «Что ему от меня нужно? – думал я. – Ведь я успешно выдержал экзамен. С какой стати ему гневаться на меня?»

После экзамена все разъяснилось самым нежелательным для меня образом. Окурок мой не погас в снегу и прожег в шубе огромную дыру. Если бы это не было вовремя замечено, дело обернулось бы катастрофой – возможно, новым пожаром в церкви.

Разумеется, это тоже было расценено как злодейство с моей стороны. Господин Керкоф, знавший суровый нрав моего отца, предпочел не сам выступить в роли карающей десницы, а уступить эту роль моему родителю и отправил его дерзкого отпрыска домой с обгоревшей шубой и соответствующим письмом.

Как всегда в подобных случаях, я надеялся найти защиту у матушки, но той, как назло, дома не оказалось, зато папа совершенно неожиданно явился домой раньше обычного. У меня не хватило смелости вручить ему письмо. «Мама, верно, как-нибудь поможет», – подумал я. Однако, когда она вернулась и я, не без труда улучив момент, принялся в слезах умолять ее скрыть произошедшее от папы, она справедливо отказалась от соучастия в заговоре и дала делу законный ход.

Прочитав письмо Керкофа и выслушав мою исповедь, папа сказал приблизительно следующее:

– То, что ты, глупый мальчишка, посмел курить, еще полбеды; я сам грешил этим в детстве. А вот то, что у тебя не хватило смелости сразу же отдать мне письмо, заслуживает наказания… – Тут он влепил мне первую пощечину. – И откуда у тебя вообще сигареты? – продолжал он допрос.

– От Альберта, – признался я, и брат в ту же секунду получил свою порцию, хотя он и не прожигал дыру в шубе и не утаивал писем.

Эта маленькая непоследовательность отца имела для меня весьма неприятные последствия. Потому что потом, оставшись наедине с братом, я получил еще более щедрую награду за свои подвиги.

3. Моя мать

К нашей матушке мы испытывали глубокую, нежную привязанность. Она любила нас жертвенной любовью, и доброта ее была настолько велика, что у нее никогда не было врагов, а этим могут похвастать лишь очень немногие.

Когда мама родилась – 9/21 августа 1831 г. (умерла она в Дрездене 6 октября 1895 г.), – родители ее жили еще в центре Москвы, который только в течение последней трети века приобрел ярко выраженный городской характер.

Это был старинный боярский дом на Варварке, почти напротив сохранившихся палат Романовых, возникшей еще в Средневековье усадьбы, в которой когда-то жили представители последней царской династии.

Судьбе было угодно, чтобы шестьдесят лет спустя я открыл свою контору именно там, где мама впервые увидела свет Божий, – в построенном к тому времени Торговом доме Московского купеческого общества65. От него открывался прекрасный вид на город: справа Варварка, часть кремлевской стены со своими башнями и зубцами, а у подножья Кремля московский Трастевере66 – расположенный по ту сторону Москвы-реки район, центр русского купечества и старообрядчества.

Позже дедушка с бабушкой переехали на Садовую, часть бульварного кольца, огибающую районы севернее Москвы-реки. Там и прошла мамина молодость.

Самое раннее ее воспоминание связано с путешествием в Карлсбад в 1834 году. Ее родители отправились туда по совету докторов, чтобы бабушка могла поправить здоровье, и взяли с собой четырехлетнюю дочь. Путешествие было долгим – только до Берлина они добирались три недели – и утомительным, поскольку ехать приходилось через литовские леса и гати.

Все остальные воспоминания маленькой Юлии об этом путешествии вытеснила радость, испытанная ею по возвращении от свидания со своей куклой. Уезжая, она уложила ее в кроватку и велела спать, пока она не вернется. Возвратившись же домой, она тотчас поспешила к своей кукле, чтобы поскорее разбудить ее. Вскоре послышался ее радостный голос, которым она сообщила маме, что кукла за время ее отсутствия родила ребеночка. Правда, через минуту выяснилось, что счастливой мамашей стала не кукла, а мышь, обосновавшаяся в ее кроватке.