Немецкий экспрессионизм (сборник)

Чувствительного господина передернуло. Во рту он почувствовал противный привкус. Сглотнуть от отвращения не мог, непрерывно отплевывался. Часто спотыкался, беспокойными прыжками двигался дальше, губы у него посинели.

"Я отказываюсь, решительно отказываюсь вступать в какие бы то ни было отношения с вашей фирмой".

Он прижал к носу платок. Мертвую голову нужно убрать, стебель прикрыть, затоптать, зарыть. Лес пахнул растительным трупом. Запах сопровождал господина Михаэля, становился все интенсивнее. Надо бы посадить на том месте другой цветок, с приятным запахом, - целый сад гвоздик. А тот труп среди леса… Его нужно убрать. Убрать.

Господин Фишер хотел было остановиться, но тут в голове мелькнуло, что возвращаться смехотворно, более чем. Что ему за дело до одуванчика? Горькая ярость вспыхнула в нем при этой мысли, застав врасплох. Он не сдержался, укусил себя за указательный палец: "Ну-ну, смотри у меня, кому говорю, следи за собой, проклятый негодник!" В ту же секунду на него навалился сзади чудовищный страх.

Помрачневший толстяк робко оглянулся, сунул руку в брючный карман, вытащил складной ножик и, щелкнув, раскрыл.

Тем временем ноги топали себе дальше. Ноги начали его раздражать. Они тоже были не прочь ополчиться против своего господина; его возмущало их своевольное продвижение. Этих лошадок он скоро приберет к рукам. Пусть почувствуют. Острые шпоры в бока - и подчинятся, никуда не денутся. Они уносили его все дальше. Выглядело это, будто он бежит с места преступления. Нельзя допустить, чтобы кто-то так подумал. Шум крыльев, отдаленные всхлипывания плыли в воздухе - словно поднимались откуда-то снизу. "Стоять, стоять!" - закричал господин Михаэль ногам. И вонзил нож в первое встречное дерево.

Двумя руками обнял он ствол, потерся щекой о кору. Пальцы его шевелились, будто месили тесто: "В Каноссу мы не пойдем". Нахмурившись, смертельно бледный господин изучал трещины на дереве; пригнул спину, будто кто-то сзади должен через него перепрыгнуть. Он снова и снова слышал дребезжание телеграфных проводов, соединявших его с конторой; тем не менее пытался пинками ноги эти провода запутать и раздавить. Он хотел скрыть от себя, что ярость его уже улеглась, что в нем дрогнуло тихое сладострастие - сладострастное желание поддаться. Где-то очень глубоко обнаружилось это похотливое влечение к цветку и к месту убийства.

Господин Михаэль на пробу качнул коленями, принюхался и прислушался к тому, что надвигалось со всех четырех сторон, испуганно прошептал: "Я хочу только закопать эту голову, больше ничего. Тогда все будет в порядке. Быстрее, прошу, прошу…" Он недовольно прикрыл глаза, повернулся, будто по ошибке, на каблуках. И, как ни в чем не бывало, побрел назад, размеренным прогулочным шагом: с тихим присвистыванием, в которое вкладывал беззаботный тон; похлопывая по пути, когда освобожденно выдыхал воздух, стволы деревьев. При этом он улыбался, и ротик становился круглым, как дырка. Он даже громко затянул песню, которая вдруг ему вспомнилась: "Зайка в яме крепко спит…" Вернулся к прежнему пританцовыванию, покачиванию бедрами, размахиванию руками. Тросточку он, сознавая свою вину, задвинул поглубже в рукав. И несколько раз, когда дорога сворачивала, быстро оглядывался: не наблюдает ли кто за ним.

Может, она вообще еще жива; да, с чего он взял, что бедняжка умерла? Мелькнула мысль, что покалеченную можно и вылечить, если воткнуть в качестве опоры палочку и, допустим, примотать к ней голову и стебель клейкой лентой.

1. Эта немецкая песенка-игра для детей дошкольного возраста, известная с 1840 г., возможно, влияла на поведение господина Михаэля еще раньше, когда он прыгал, ибо ее первая строфа звучит приблизительно так:

Зайка в яме крепко спит, крепко спит.

Может, у заиньки лапка болит?

Потому он в яме сидит - и молчок.

Ну же, прыгай - прыг-скок, прыг-скок!

Он зашагал быстрее, забылся, побежал. Вдруг начал дрожать от нетерпения. И на повороте дороги растянулся, налетев на поваленный ствол: ударился грудью и подбородком, громко охнул. Когда поднялся, забыл про упавшую в траву шляпу; сломавшаяся трость изнутри порвала ему рукав пиджака; он ничего не заметил. Хо-хо, его хотят задержать, но его ничто не удержит; пострадавшую он так или иначе найдет. Он снова выбрался на дорогу. Где же то место? Надо найти то место. Если бы можно было позвать цветок по имени… Ну и какое же у нее имя? Он даже не знал, как ее зовут. Эллен? Вероятно, ее зовут Эллен; даже наверняка. Он шептал в траву; наклонялся, чтобы рукой легонько подтолкнуть цветы.

- Эллен здесь? Где лежит Эллен? Эй, вы! Она ранена в голову; точнее - чуть ниже головы. Вы, может, еще этого не знаете. Я хочу ей помочь: я врач, добрый самаритянин. Ну, так где она лежит? Вы можете мне довериться, точно вам говорю.