Немецкий плен и советское освобождение. Полглотка свободы

Зашел и переводчик в добротной комсоставовской форме. Обступили его пленные, спрашивают: — „Господин переводчик, что же с нами будет?“ — А он знал, конечно, о чем речь идет, может быть потому и пришел. Отвечает: — „Ребята, не бойтесь, то больше не повторится! Доложили коменданту, и он убрал солдат. А что с вами будет? Видите, уже почти все бараки заполнены. Подвезут еще немного — и начнут вас отправлять в рабочие лагеря. Там лучше будет!“

Так по-человечески и говорит. Пленные посмелели и дальше спрашивают: — „Что же германец над нами так издевается? Мы же пленные!“ — Засмеялся переводчик: — „Эх, ребята, от вас же собственное правительство отказалось! Никто вас знать не хочет! Ну, а немец есть немец: нужны вы ему — будет кормить, а нет — в гроб колом вгонит. Сами знаете! Это я между прочим говорю. А сейчас вы немцу даже очень нужны, работать в Германии некому — со всем светом ведь воюет!“

Поверили мы переводчику: уж очень откровенно говорил. Видно и переводчики разные бывают.

Потекла наша жизнь спокойней. И не соврал переводчик. Скоро стали приезжать хозяева и отбирать напиравших пленных. Дивились немцы — вот как русские рвутся работать! Но мы-то хотели поскорее уехать из этого страшного лагеря. А мне не повезло, попал я на литейный завод, и пришлось ко всему еще и тяжело работать…»

Таков сокращенный рассказ Пети. С тех времен навсегда решил он, что немец — абсолютное зло. Не родилось у него интереса к немецкой жизни и людям. В лагере умудрялся не замечать немцев. Трудно это, особенно, когда немец ходит с палкой… Иногда пел о какой-то Олите — лагере военнопленных в Латвии:

Олита, Олита, для нас ты печаль —
Одним своим словом пугаешь,
Ты тысячи русских, забытых судьбой,
Навеки во мрак провожаешь!

Медленно текли лагерные дни. Но прошло около двух недель, и их однообразное течение внезапно было нарушено событиями, оставившими глубокий след в памяти.

Барак был заполнен пленными. Здесь собрались люди из многих рабочих лагерей Прирейнской Германии. Однажды, когда свет в бараке погас — тушили его немцы в 8 часов вечера — и наружный фонарь проложил желтую дорожку от окна к печи, из густого мрака со стороны двери раздался спокойный голос: — «Товарищи, тише! Сейчас будет суд!» — Шум в бараке резко упал. В почти абсолютной тишине голос продолжал: — «Будем судить полицая за убийство своих товарищей-пленных!» — Насколько мне известно, это был первый суд (не самосуд) над тогда еще всесильными полицаями в Германии.

Голос продолжал: — «Я буду вести допрос, но судить его будете вы!» — И, повысив голос, приказал в темноту: — «Приведите полицая!» — Где-то на противоположной стороне барака послышался шум и голоса: — «Чего ты лезешь?» — «Иди, иди — там увидишь!» — Темные фигуры втолкнули в полосу света среднего роста пленного. Он, видимо, только что дремал и, щурясь от света, не мог сообразить, что с ним происходит. Видом он не отличался от других пленных, разве что был в шерстяных носках — роскошь, недоступная простому советскому пленному.

— Посадите его на печку! — приказал самозванный судья.

Фигуры завозились, подсаживая полицая. Теперь свет бил мимо лица полицая, но его силуэт был ясно виден. Полицай сидел, свесив ноги с печи, голова его доставала потолок.

— Как тебя звать? — спросил судья.

— Ну, Иван Пилипенко!

Трагизм положения все еще не доходил до его сознания. Судя по выговору, полицай был с Западной Украины. В 1939 г., по договору с Германией, Советский Союз оккупировал его родину, входившую в состав Польши. Молодые люди призывного возраста были взяты в Красную армию и в начале войны попали в плен. Немцы нередко ставили пленных с Западной Украины и из Белоруссии полицаями, переводчиками и поварами. Многие из них соревновались с немцами в жестокостях.

Суд продолжался.

— Был ты полицейским в кобленской команде Зюд?

— Ну, был!

— Кто знал там Ивана, пусть расскажет о его поведении.

— Я знаю его, я был вместе с ним, — послышался голос в глубине барака.

— Иди сюда и расскажи.

Темная фигура приблизилась к двери и начала рассказ.

— Иван был у нас в лагере полицейским. Зверь был, не человек! Он забил моего напарника Федора. Тот хотел получить вторую порцию баланды, а Иван увидел и начал его бить палкой по чем попало. А слабому человеку много ли надо? Умер Федор. Бил и других, выслуживался!

— Кто может подтвердить эти слова?

— Я, я, — раздалось несколько голосов, — точно так и было!

— Довольно, — сказал судья, — теперь пусть скажет Иван — было это или нет?

— Да я его только раз и ударил, — дрожащим голосом проговорил полицай, — немцы приказали бить того, кто лезет в другой раз!

— Так! — сказал прокурор. — Кто хочет сказать слово в защиту полицая?

Барак молчал. Подождав минуту, судья сказал:

— Виновен ты, Иван, в убийстве своего брата пленного. Теперь пусть народ решит, что с тобой делать!

— Кто за то, чтобы отпустить полицая?

— Я, я, — отпусти его! — голоса были отрывочны: боялись себя выдать.

— Кто за то, чтобы казнить Ивана?