Немецкий плен и советское освобождение. Полглотка свободы

Наибольшую нужду испытывали мы. В лагерь люди приезжали полуодетыми или в изодранной одежде военнопленного. Американцы по какой-то причине не откликались на острые нужды в одежде и обуви лагерников. Вероятно, это была политика местной администрации, не подготовленной к встрече с людьми из другого мира. Даже больше, американцы вскоре стали ограничивать походы в город, отбирать и тут же сжигать добычу. Конфискацию принесенной одежды можно объяснить стремлением предупредить распространение возможных эпидемий. Но каково было колхознику, впервые в жизни заполучившему приличный костюм, видеть, как он горит у него на глазах? Или же матери, доставшей простыню на пеленки? Конечно, брать чужое добро — дело не похвальное, но для освобожденного голого раба это был минимальный грех.

Я был несколько раз в городе. Во многих местах из-под развалин уже торчали трубы и шел дымок. Но зайти в дом мне было совестно, казалось, что осуждающие глаза смотрят мне в спину. В результате, я еще долго щеголял в пленном пиджаке, пока не выменял на поллитра спирта зеленый пиджак, который носят в Германии лесники. Этот пиджак служил мне несколько лет и прошел со мной многие сотни километров.

Американцы, гордые своими материальными достатками и демократическими свободами, видели себя в роли арбитра, пришедшего в Европу разнимать местных драчунов и наводить порядок. Отсюда их полупрезрительное отношение ко всему европейскому. От нас они ожидали того же. Но беда в том, что мы пришли из другого мира, стоящего на противоположном полюсе. Наша страсть к стяжательству жалкого барахла была им непонятна. Наши пьянки, драки, грабежи — пугали американцев. Неудивительны отрицательные характеристики административного персонала, сохранившиеся в архивах. Эти отзывы, в руках не особенно объективных историков недавнего прошлого, превращаются в антирусские выпады.

Трудно отрицать и эксцессы по отношению к немцам. Кроме грабежей покинутых квартир, было, если не ошибаюсь, два убийства лагерниками городских жителей. Но и вспомним, что вытворяли на просторах России в гражданскую войну бывшие военнопленные немцы и австрийцы, пошедшие к большевикам в карательные отряды. А ведь их жизнь в плену была раем по сравнению с нашей!

С самого основания первый лагерь для перемещенных лиц на территории Германии был под пристальным оком советской репатриационной миссии. Нередки были наезды офицеров. Однажды прибыл и сам глава ее — ген. Голиков. Типичный чекист, бритоголовый, с тусклыми глазами. Он молча обошел лагерь, нигде не задерживаясь и ни с кем не здороваясь. Утвердил русского коменданта и уехал. Комендант и некоторые другие командиры после посещения пришили картонные погоны с нарисованными химическим карандашом звездочками и полосками. Была введена строевая подготовка, продержавшаяся, впрочем, недолго.

Приезжие советские офицеры устраивали митинги. Упирали на то, что «Родина простила вас! Родина вас ждет!» Хотелось ответить: нет нашей вины перед родиной или народом! Все мы, погибшие и живые, стали жертвой двух злых сил — коричневой чумы и красной чумы, сражавшихся за порабощение нашего народа. В этот критический момент все сатанинские силы земного шара объединились, чтобы не дать встать на ноги русскому народу! Лозунги советских офицеров мы переиначили так: «Родина вас ждет, сволочи!»

Не многие лагерники были настроены просоветски. Основная масса, как и раньше, не верила «родной» власти. Но откровенные разговоры прекратились. Ура-патриотами были знаменитые «кельнские партизаны». Они остригли несколько девушек, якобы за связь в прошлом с немцами. Появились доносы. Как далеко они шли по инстанциям — трудно сказать. В общем, лагерная жизнь приближалась к уровню нормального советского общества.

Я познакомился с группой украинцев — молодых учителей из Каменец-Подольска — и даже пробовал ухаживать за хорошенькой «учителькой» Полиной, но безуспешно. В лагере расцвели романы. Из нашей команды «женились» и перебрались в женатые бараки Василий, Иван К. — тот самый, которого я соблазнял бежать. Из лесной компании — капитан и Мамедов. Мамедову удалось среди остовок обнаружить татарку и он был на вершине счастья! В скоропалительной любви было желание хоть немного прикоснуться к счастью, так скупо отмеренному нам в прошлом.

Как и весь мир, лагерники с нетерпением ждали окончания войны. 8 мая встретили с восторгом. Люди поздравляли друг друга и ликовали вместе с американскими солдатами. О будущем не хотелось думать. Радость была о том, что перестала литься кровь! Но прошли дни радости и перед нами встала неумолимая реальность — репатриация на родину — событие желанное, но и страшное. У подавляющего большинства лагерников не было и тени сомнения, что у нас есть только один выход — возвращаться домой. А если уж так, то пускай скорее. Многие утешали себя слухами о переменах на родине. О том, что советская власть уже не та, стала человечней, церкви уже открыли, вот-вот распустят колхозы! Ко всем этим мыслям были же и личные: у меня остались дома мать и сестра — что будет с ними без моей помощи?