НемимОра

С о л н ц е в а. Я предлагаю! Знаешь, я даже готова профинансировать его строительство. Частично, конечно... Обожаю Микки-Мауса!

Тебя поведет в ресторан

представитель всемирного хаоса

в костюме от Ив Сен Лоран

и с ушами от Микки-Мауса...

К а п а. Дура ты! Если хочешь знать мое мнение – я вообще против Диснейленда в нашем городе.

С о л н ц е в а. Почему? Это ведь колоссальная прибыль!

К а п а. У тебя одна прибыль на уме. А то, что западная культура развращает наших детей – тебе начхать.

С о л н ц е в а. Ах, вон оно что! Патриотизм проснулся. Славянофильство. Ну, как же – заграничные куклы! Принять западных мышей – это не только ниже твоего достоинства, но и ниже всех твоих недостатков!

К а п а. У меня нет недостатков.

С о л н ц е в а. Конечно! Ты ведь у нас правильная – за горизонт не ходишь.

К а п а. Зато ты каждый день туда опускаешься. Солнышко наше.

С о л н ц е в а. Ты, Капочка, как была пионервожатой, так ею и осталась. Тебе еще барабан на шею.

К а п а. Слушай, Солнцева, ты, наверное, по секретарше своей соскучилась, да? Повоевать не с кем?

С о л н ц е в а. Очень соскучилась, очень! У меня, знаешь ли, секретарь с некоторых пор.

К а п а. Что ты говоришь? Молоденький?

С о л н ц е в а. Ага. Студент.

К а п а. И что, весь день с тобой работает?

С о л н ц е в а. Весь день, Капочка, весь день. И по вечерам тоже.

К а п а. Трудоголик... (загадочно). Ну, а... на ночь ты его отпускаешь?

С о л н ц е в а. Не всегда. Ему до общаги полтора часа добираться... Вот куплю дом, предоставлю студенту жилплощадь...

К а п а. Боже мой, Солнцева, ну, я не знаю... (вынимает из сумки песочные часы).

С о л н ц е в а. Что это?

К а п а. Это тебе. Презент. Ко дню конституции.

С о л н ц е в а (берет часы). Оригинальный подарочек. Чуется философский подтекст... Ты даришь мне время?

К а п а. Я дарю тебе песок.

С о л н ц е в а. Ох уж это твои архитектурные штучки! А на восьмое марта что – кирпич дарить будешь? Спасибо, конечно. Но зачем? Я вижу его каждый день. У моего дома полно песка.

К а п а. Это другой песок.

С о л н ц е в а. Да брось ты! Песок везде одинаковый. (пауза). А, кажется, я начинаю понимать... Это намек, да? Вообще-то, я не настолько стара. Взгляни! (распахивает пальто, поднимает юбку). Никакого целлюлита! А личико, личико! Нет, ты посмотри, посмотри! На меня, между прочим, в маршрутках заглядываются.

К а п а. Ой, ну какие маршрутки? Чего ты врешь! Ты хоть помнишь, как они выглядят? Ты когда последний раз в маршрутке-то ездила? Десять лет назад? Ну, тогда, конечно...

С о л н ц е в а. Не десять, не десять. Пять. Ну, ведь ничего не изменилось, Капочка! Я ведь еще хорошенькая, правда?

К а п а. Хорошенькая. Характер скверный, а так – ничего. Замуж бы тебя выдать...

С о л н ц е в а. Только после тебя.

К а п а. Ну, нет! После меня ты уже была.

С о л н ц е в а. Ревнуешь бывшего мужа к бывшей жене?

К а п а. Чистякова к тебе? Ерунда какая. Вы и расписаны-то не были...

С о л н ц е в а. Не важно! Мы восемь лет вместе прожили.

К а п а. А мы – двенадцать. Ну и что?

С о л н ц е в а. И все равно ты ревнуешь. Только не ко мне, а к той, рыжей, с которой он в Австралию укатил!

К а п а. А мне кажется, у тебя больше поводов для ревности. Он ведь тебя бросил, ради той шлюхи.

С о л н ц е в а. Но сначала он бросил тебя. Ради меня.

К а п а. А, может, и правильно, что бросил. Все равно б ничего не вышло! Знаешь, в свои двадцать я думала, что я – единственная... В тридцать вспомнила, что есть еще ты. А в сорок сделала потрясающее открытие – мы все взаимозаменяемы... (почти плачет).

С о л н ц е в а. Капочка, ну, не надо, слышишь, не надо... (обнимает подругу). Ну, прости меня, прости...

К а п а. Я помню, как мы расстались: однажды я пришла к тебе, а там – Чистяков. Апельсины на кухне чистит – большие такие, рыжие, как та шлюха. А ты в постели лежишь, голая. А дальше, как в плохом сериале: я кричу, кричу... А ты лежишь молча. В потолок уставилась, и листья фикуса ногой пинаешь. Долго, минут сорок. А они – глянцевые – на солнце блестят... Ни словечка не сказала. А я, когда по лестнице вниз бежала, вдруг подумала: листья у того фикуса, как твоя ступня – тридцать седьмой размер... Самый ходовой, правда?

С о л н ц е в а. Капочка...

К а п а. В общем, с тех пор я ненавижу апельсины и фикусы.

С о л н ц е в а. Ну, чего вспоминать-то теперь?!

К а п а. Вспоминать?! А я и не забываю!

С о л н ц е в а. Ну, и напрасно. У тебя после Чистякова два романа было. Можно уже успокоиться.

К а п а (отходит, начинает смеяться как бы в истерике). Полтора! Полтора романа. Потап Алексеевич был женат! А-а-а... Кто бы меня учил! Умная! А хочешь, я объясню тебе разницу между нами всеми. Тремя! Со мной у Чистякова был театр. (делает величественный жест). Театр! С тобой – цирк. А с этой рыжей – зоопарк! Понимаешь?! По нисходящей! Лучшие свои вещи он написал при мне, и это было искусство. Но ему не хватало внешнего блеска, позолоченных рамок! Тогда он выбрал тебя. И началось – «искусство в массы». А потом, когда блестки осыпались, фантазия иссякла, ему захотелось простого: натурально-первобытного. И тут...

С о л н ц е в а. Замолчи!