Немка. Повесть о незабытой юности

Очень нравилось мне после школы вместе со всеми гурьбой идти домой. С радостными криками мы бежали к нашему оврагу, потом друг за другом спускались вниз до пологой проезжей дороги, до того места, где росли, как в треугольник расставленные, три роскошные, чарующие красотой своей, берёзы. При хорошей погоде мы, бывало, подолгу здесь задерживались, и даже снег не мешал нам отложить в сторону школьные сумки. Развеселившись, мы брались за руки и кружились иногда с песнями или просто смеясь вокруг этих трёх берез. То обнимали в одиночку или вдвоём белоснежный ствол с темными полосками и, подняв голову, смотрели сквозь оголенные ветки дерева на зимнее небо. Иногда мы ложились на свежевыпавший снег и с крепко прижатыми к животу книгами скатывались вниз, громко смеясь и выкрикивая что-то. Внизу же приходилось отряхиваться от снега и топать по снежным заносам до дороги на противоположной стороне ярка. После молоканки Маня сворачивала налево к своему дому, сразу после неё направо вниз с пригорка сворачивала я. Остальные же: Роза, Вера, Нюра, Нина, Дуня шли еще значительно дальше, постепенно рассеиваясь по пути.

В один из особенно морозных дней мы после школы шли так же гурьбой в направлении оврага, как вдруг громкий душераздирающий вопль пронзил морозную тишину. Мы остановились пораженно. Женщина надрывно голосила, а кто-то из девочек произнес: „Похоронку получила". Вытирая слёзы, девочки спрашивали, кто бы это мог быть, и решили, что кто-то не из нашего колхоза, а из колхоза Карла Маркса. К сожалению, нам приходилось еще не раз услышать подобное. Семья одной из наших соучениц еще прошлым летом получила такое страшное известие. Отец Веры, он же брат Розы – Григорий Шевченко – сражался на фронте. „Давно не было письма", тихо сказала Вера, и они с Розой заторопились домой. А Маня, уже плача, сорвалась с места со словами „Может, и нам что-нибудь пришло" и побежала домой. Отец Мани – Василий Цапко – ушел на войну в самом начале, и семья его получила от него одно-единственное письмо с дороги на фронт. Прошло с тех пор полгода, а весточки не было. Может быть, сегодня что-нибудь есть?

Молча пошли мы по домам.

После обеда я взяла свои тетради и пошла к Мане делать уроки, в надежде, что они получили письмо от отца. Но нет, ничего не пришло. И почтальонша еще не проходила мимо их дома. Мать Мани сидела у окна и пыталась своим теплым дыханием растопить на заледенелом стекле хоть маленький просвет. И ей удалось продуть на ледяном узоре маленький глазок. Напряжённо смотрела она в него, ожидая почтальоншу, которая после доставки почты должна пройти мимо её дома в сельсовет. Дождалась она и узнала, что сегодня было два известия о смерти и несколько писем с фронта.

Некоторое время Ольга просидела на лавке молча, глубоко задумавшись, потом встала, подошла к иконам, широко перекрестилась, как бы придавая многозначительности этому знамению. После короткой молитвы Ольга бросилась на колени, перекрестилась несколько раз и поклонилась низко до самого пола. Она молилась Богу, умоляла его защищать и охранять её мужа Василия, если он еще живёт. Она говорила ему о четырех её детях, которым так нужен отец. Допуская, что он мог попасть в плен, она умоляла Боженьку дать мужу остаться в живых и вернуться домой. Всхлипывая, она просила, чтобы война скорее закончилась. Слёзы катились по её впалым щекам и падали на доливку, покрытую соломой.

Маня и я молча слушали Ольгину молитву, отложив свою домашнюю работу. И маленький Ваня терпеливо молчал, сидя на полатях и глядя на свою маму. Ольга встала, взяла какую-то тряпку и вытерла лицо. Совсем успокоившись, она села и взяла Ваню на колени. Не без злобы посмотрела на меня и сказала, что мой отец и все наши мужчины – они дома. Маня порывисто сказала: „Мама! она-то при чём". Ольга немного помолчала и сказала, обратившись ко мне, что это наше счастье, что нас выслали в Сибирь. Мгновенно ожили мои воспоминания о Мариентале: наш дом, который мне теперь казался сказочным, наш двор с животными, моя школа и подруга Ирма… Трудно мне было тогда понять Ольгу, хотя всем сердцем мне было ее жаль. Конечно, мы были рады, что получили здесь жилье, что нас не высадили где-нибудь в диком лесу или в безлюдной степи. Еще больше мы радовались, когда нам за сданное на родине поголовье скота дали из колхоза коров. Те, которые сдали корову или четыре козы, получили здесь по корове. Моя сестра Элла с мужем Адольфом, двумя детьми и бабушкой Лисбет не имели в Луй никакой скотины и не получили коровы. Так же обстояло дело у дяди Петера. И они остались без коровы. Правда, они к этому времени уже переселились, с разрешения комендатуры, разумеется, в другое село к семье Шейерман – родственникам Евгении. Элла же (Шнайдер) жила в маленькой халупе и без коровы. Слава Богу, отелилась вскоре одна из наших с Марией Цвингер коров, и мать наша каждый день носила молоко для близнецов.