Расплывшись на полу, я смотрел в одну точку. Передо мной бежали месяцы и годы, заключённые в одном человеке.
«- Я же платил за эту палату. Где она?»
Я полз наверх. Тупые выступы лестницы впивались в мои рёбра, а локти стучали о камень, набивая фиолетовые синяки. Порожки трещали под моим весом и осыпались на каменное крошево.
«- Сожжение было необходимо, иначе зараза могла разнестись...»
Закрытый гроб.
Я забыл милые черты. Они сгинули во мраке и мне ничего не оставалось, кроме как додумывать, как выглядело её лицо. Как я мог его забыть? Нос картошкой или прямой? Глаза голубые или зелёные? Всё смешивается в однородную массу, в каждом воспоминании она предстаёт совершенно разной и особенной.
«- Вы заберёте личные вещи? Мы их обработали.
— Что?..
— Духи, их можно дорого продать.»
Я дополз на избитых коленках. Смертельный гул воспоминаний остановил убийственный ход и я смог выдохнуть, встать на ноги и постучаться в дверь 54 палаты.
Вошёл без стука: слишком томительно было ожидание.
— Мистер Браун? Что вы... что с вами?
— Маппи... — я опьянел от чувств и упал около больничной койки.
— Прости меня. За мои грехи меня ждёт котёл и уродливые гримасы. Я знаю, ты ненавидишь меня, так довольствуйся тем, что после смерти меня ждут самые жестокие муки ада...
Маленькая ладонь безвольно повисла за кроватью.
Девушка молча смотрела на жалкого человека около её ног. Ничего не говорила, казалось, даже не дышала.
— Кричи на меня! — я ухватил изголовье кровати и затряс его, как только мог. — Маппи, я убил тебя! Ударь, пни, скажи, чтобы я шёл прочь и сгорел в дьявольском огне! Только не молчи...
Пальцы девушки смущённо обхватили мою руку.
Она всё так же ничего не говорила. Её молчание было намного красноречивее моих неуместных слов.
Подняв потяжелевшую голову, я дико и пронзительно закричал в мыслях: «Вот как выглядят искренние глаза!»
— Вы ведь не оставите меня, мистер Браун?... Пожалуйста, скажите, что вернётесь и заберёте меня отсюда. Мы уедем далеко-далеко... и вы будете латать крыши за очень большие деньги. Я буду мешать вам, готовить невкусный суп с луком, петь деревенские песни и просить поменять кресла в гостиной... не прекрасно ли это? Остановиться на зелёном поле, наполненном красивыми цветами, и смотреть, как закат поедает небо?
— Я вернусь к тебе. — пожелтевший матрас на скрипучей койке. Те же слова. Я нервно закусил губы и учащённо заморгал.
— Скажите мне это ещё раз. Пусть это будет нашим маленьким обманом. — прошептала девушка, крепче сжимая мою руку.
— Я вернусь к тебе.
— Мистер Браун... Джеймс.
Я продолжал держать её ладонь. Лампа больничного коридора светила лишь нам двоим.
— Джеймс... Я ведь окончательно стану тенью собственного прошлого. Почему же людям не дают право выбора? Вдруг я желаю умереть, а не смиренно ждать того момента, когда меня настигнет злой рок? Я не хочу жить, только не в этом теле и не в этом городе.
— В смерти нет ничего прекрасного, как и во множестве друзей. Одиночество и хорошая жизнь... не это ли счастье?
— Вы просто боитесь, что я покончу с собой, поэтому и говорите глупости. Что хорошего в жизни униженной тени?
— В жизни любого человека, если так посмотреть, нет ничего хорошего и лишь он сам выбирает, чему он будет обманчиво радоваться. Ты найдёшь ещё сотни и сотни фальшивых прекрасных моментов. Зачем лишать себя этого удовольствия и умирать раньше?
Морщины на напряжённом лице разгладились и открыли мне умиротворённое, юное и белое создание в медицинских повязках.
— Успокаивайте меня почаще, Джеймс. У вас хорошо получается создавать поддельные прекрасные моменты.
Я улыбнулся сквозь слёзы. Меня очень радовало, что девушка меня понимает.
— Соврите последний раз, Джеймс. Вам ведь не трудно сделать ещё одно фальшивое прекрасное воспоминание?
— Я вернусь к тебе.
Девушка засмеялась.
Глупость, смеяться в больничной палате, с сломанной жизнью и температурой под сорок. Но я не мог осудить эту маленькую лучезарную девушку. Возможно, она сумела найти среди тысяч фальшивок неогранённый бриллиант и теперь радуется, зная, что среди её поддельной сокровищницы есть настоящее. Я не завидовал её счастью, потому что и сам на миг усомнился в том, что вся моя жизнь состоит из фальшивых воспоминаний. Я вдруг поверил, что и сам могу найти настоящее.
Я засмеялся.
Глава 17
Белые волны врезались в пирс и грузно растекались после удара. Оставшаяся от волны пена начинала шипеть на гальке, как кусок сырого, обваленного в муке мяса, кинутого в кипящее масло, и постепенно оседать, просачиваясь сквозь камни и оставляя на них солёные следы. Храбрые волны кидались на всесильный пирс снова и снова, и так было до тех пор, пока камень наконец не дал слабину.
— О чём задумались? — спросил врач, на миг остановившись.
— Да так, о волнах. — ответил я на выдохе и снова толкнул лодку вперёд.