Немного мата в холодной воде, или 'осторожно - ненормативная лексика!'

К 1989 году возникает целый ряд факторов, обрекающих сложившиеся запреты на самоупразднение. "Создалась инерция падения цензурных шлагбаумов, накопилась яркая и авторитетная литература, широко использовавшая обсценную лексику, усилилось влияние западных культурных норм и тяготение к ним значительной части общества. Наконец, люмпенизация и криминализация общества, его распад привели к трансляции матерной лексики снизу вверх, а механизмы моды обеспечили встречное движение, - писал в 1991 году А. Зорин в книге "Анти-мир русской культуры", исследовавший по горячим следам процесс вхождения в литературную практику матерных выражений. - Сохранение запретов стало ощущаться как нестерпимое ханжество, как нарушение принципов свободы..."

В те годы хлынул поток статей, авторы которых, по большей части писатели, пафосно заступались за отлученную от литературы ветвь смешливо-бранливо-матерную и, пользуясь пришедшей бесцензурностью, являли читателям собственные познания в области матерной лексики. Листать эти статьи скучно. Желание выставить себя крупным защитником свободы слова, предстать "демократом" еще большим, чем гопники в милицейском "обезьяннике", видно в них невооруженным глазом.

Типичная аргументация того времени: общество изолгалось! Если мат есть в жизни, он должен присутствовать и в литературе. Вроде того, что, если писатель не матерится самостоятельно или через своих героев, он плохой, ханжеский писатель. И вообще, матом очистимся ото лжи...

И ни слова о моральной стороне нормализации ненормативной лексики. Будто и не писатели разговаривают с народом, а кодла урок, приучающая молодых лагерников "ботать по фене".

Причины массированной атаки на нормы литературного языка назывались и в те времена, но игнорировались вошедшим во вкус борьбы обществом.

"...круги, уверенные в своем культурном статусе, склонны бравировать нарушениями табу. Тем самым литературный мат от образованного семинариста И. Баркова и до люмпенизированного интеллектуала Вен. Ерофеева оказывается проявлением по преимуществу интеллигентским, реализующим элитарность культурной позиции через ее снятие", - имел смелость указывать в 1991 году тот же А. Зорин.

Внешний запрет в виде политической цензуры был снят в 1991 г. Вместе с ним треснули и запреты нравственные. Уверенность в своем культурном статусе быстро переросла в самоуверенность: нам, избранным и тонко чувствующим, можно все!

К середине 90-х арго подворотен и закрытых мужских компаний прочно обосновался на страницах литературных произведений. И дружеская похабщина, и оскорбительная брань поползли в общество миллионными тиражами.

Вопрос "Оскорбляет ли книга с ненормативной лексикой общественную нравственность?" снимался литературной элитой с повестки дня как заведомо реакционный. Однако никто из адептов мата не удосужился доказать и обратное: "Книга с ненормативной лексикой есть явление высокогуманное, развивающее и обогащающее духовный мир читателя, блин... Это, блин, есть традиция мировой и русской литературы - крыть хренами и ... матерями направо и налево!"

И известного продукта за десяток бесцензурных лет наш читатель нахлебался изрядно; хлебает и сейчас... ХАМИТЕ, ПАРНИША!

Не стану перечислять многочисленные имена, дабы не забыть кого-нибудь и не обидеть невниманием. Вот лишь недавние примеры.

Читаю роман Анатолия Курчаткина "Амазонка" в первом номере "Невы" за 2002 г. - добротный текст, интересная героиня, стремительно разворачивается сюжет, и вдруг, как плевок в лицо, - мат! Хочется затворить журнал, но помню, как в молодости следил за творчеством Курчаткина, он входил в "московскую школу" вместе с Маканинын, Кимом, Личутиным, тогда говорили о "прозе сорокалетних", и пытаюсь забыть об этом досадном заусенце. Через десять страниц еще один плевок - в гневе матерится главная героиня. С трудом дочитываю увлекательный, в общем-то, роман и думаю: обойдись автор без этих двух плевков в лицо читателю, и его эстетическая, как говорится, платформа меня бы устроила - я стал бы читать и следующий роман, попадись он в руки. Теперь остерегусь.

В интервью Бориса Гребенщикова "Известиям" (от 13.02.2002 г.) натыкаюсь не на мат - на полумат, на скользкие слова, которыми иногда разговаривают обиженные квартиросъемщики на коммунальных кухнях. Назвать некоторые предметы более приличным словом им не позволяет степень неуважения друг к другу. И ловлю себя на мысли, что песни Гребенщикова уже не смогу слушать с той душевной открытостью, как прежде. Может быть, он и прекрасен в искусстве, но в жизни, как выясняется, хам. Именно так называется человек, использующий хамскую лексику в незнакомой компании. Оценивать поведение интервьюера, оставившего монолог своего героя без изменения, не берусь. Может, он счел его за песню, из которой, как известно, слов не выкинешь... Может, просто душевно недоразвитый человек. Про редакторов, пустивших в тираж пошлость, могу сказать то же самое, что сказал про БГ.