Немного о себе

Вскоре по воле случая я попал в объятия другого коммивояжера, но совершенно иного склада. Это произошло, когда мы выбирались из Юты, чтобы попасть в Омаху через Скалистые горы. Он занимался бисквитами (об этом я сейчас расскажу). Когда-то судьба круто обошлась с этим человеком, одним ударом разбив его жизнь. И вот наш бедняга путешествовал с полным ящиком образцов, как во сне, а его глаза не замечали вокруг ничего радостного. В отчаянии коммивояжер обратился к религии (он был баптистом) и говорил о ее утешениях с безыскусной легкостью, присущей американцам, когда они заводят речь о делах сугубо личных. За Ютой расстилалась пустыня — горячая, голая, как Миан-Мир в мае. Солнце поджаривало крышу вагона, пыль залепила окна, и в потоке солнечного света, который пробивался через эту пыль, человек с бисквитами приводил доказательства силы своей веры, которая, казалось, составляла одно из чудес света. С помощью средств, схожих с теми, что привели на путь истины самого апостола Павла, она сулила мгновенное и осознанное искупление души, но самому страждущему не было дано ни предвидеть, ни предсказать, когда это произойдет с ним.

— Религиозное чувство нужно испытать, — повторял он. — Его рот подергивался, а под глазами темнели круги — следы понесенных утрат. — Религию надо прочувствовать. Нельзя угадать, когда и как это произойдет. Но это придет, сэр, подобно вспышке молнии, и еще предстоит побороться с самим собой, прежде чем снизойдут полное блаженство и вера.

— Сколько времени требуется для этого? — спросил я с благоговением.

— Иногда часы, а иногда много дней. Я знавал человека из Сен-Джо, который убеждался месяц, а затем к нему снизошел дух, как и должно быть.

— Что же потом?

— Тогда вы спасены. Вы ощущаете это и способны вынести все, что угодно. — Он вздохнул. — Да, все, что угодно. Мне, например, все равно, хотя признаюсь, что некоторые испытания все же тяжелее других.

— В таком случае вам, очевидно, приходится ждать, когда чудо сотворят какие-то внешние силы. А если этого не произойдет?

— Должно произойти. Говорю вам — должно. Так бывает со всеми, кто исповедует веруя.

По мере того как наш поезд тащился вперед, я узнал многое об этом вероучении и, познавая, не переставал удивляться. Странно было наблюдать за этим сломанным человеком, согнувшимся под тяжестью утрат, всякий раз при новых ударах судьбы убеждавшим себя в том, что спасается от мук адовых.

Стояла невыносимая жара. Мы миновали пустыню и ехали дальше по волнистым зеленым равнинам Колорадо. Я был разбужен (пребывая в состоянии забытья, я снял с себя все до единой тряпки, какие можно было снять) порывом ужасающе холодного ветра и дробью сотен барабанов. Поезд стоял. Насколько хватало глаз, земля фута на два была покрыта градинами величиной с пробку от шерри-бренди. Рядом с полотном дороги я увидел жеребенка. Он мчался к поезду неистовым галопом, но угодил задними ногами в яму, до половины заполненную водой и льдом. Минуту-другую он бил по земле передними ногами, а затем завалился на бок. Его забило градом насмерть.

Когда буря утихла, мы продолжали путь, пробираясь по рельсам на ощупь, потому что они могли разъехаться в любое мгновение. Машинист с американского Запада понукает свой паровоз, подобно субал-терну, укрощающему строптивого коня, можно сказать, с равным риском. Если нога коня попала не туда, куда следует, — что поделаешь, на то божья воля. Если все идет хорошо, значит, все в порядке, на то божья воля. Но я предпочел бы сидеть на спине такого коня, а не в поезде.

Поезд — подходящий объект для беседы на тему об одаренности американцев. Когда мистер Хоуэлс пишет роман, когда отчаянный герой запружает реку, опрокинув в нее с помощью динамита целую гору, или священник, ищущий популярности, венчает парочку на воздушном шаре, всемогущая американская пресса встает на задние лапы и начинает ходить по кругу, торжественно разглагольствуя о многосторонности американского гражданина. Они действительно разносторонне одарены — просто ужас! Неограниченное использование права на личное мнение (а это такое оружие, что только один из десятка умеет обращаться с ним), крикливая петушиная самоуверенность и непоседливость южанина, заставляющая американца ерзать на стуле, когда он говорит с вами, — все это вместе и делает его разносторонним.