Немного о себе

Нортон рассказал нам одну историю о прежних днях в Новой Англии. Он и еще один профессор ехали по сельской местности в коляске, рассуждали о возвышенных и высоконравственных предметах и остановились у дома хорошо знакомого обоим пожилого фермера, тот с обычной новоанглийской молчаливостью стал поить лошадь из ведра. Сидевшие в коляске продолжали спор, в ходе которого один сказал: «Так вот, по Монтеню» и привел цитату. От головы лошади, где стоял, держа ведро, фермер, раздался голос: «Это сказал не Монтень. Это Монтес-кье». Так оно и было.

Это, сказал Нортон, произошло в середине или конце семидесятых. Мы с отцом ездили в коляске по дальней стороне Тенистого холма, но не столкнулись ни с чем, столь поразительным. Он много говорил об Эмерсоне, Уэнделле Холмсе [173], Лонгфелло, Амосе и Луизе Олкоттах [174], других влиятельных писателях прошлого, когда мы вернулись в библиотеку и он, листая книги, читал вслух, потому что был ученым из ученых.

Но меня поразили, и в этом отчасти повинен он, явные бесполезность, бессмысленность всех трудов прошлого поколения перед наплывом иностранцев. Тут я впервые начал задумываться, не истребил ли Авраам Линкольн слишком много коренных американцев в Гражданской войне [175]на благо их поспешно завезенных из Европы преемников. Это черная ересь, но впоследствии я встречал мужчин и женщин, которые тайком высказывали ее. Самые слабые из иммигрантов давних времен крепли и закалялись во время долгого плавания на парусных судах. Но в конце шестидесятых — начале семидесятых появились пароходы, и человеческий груз со всеми его несовершенствами и болезнями доставлялся за две недели. А около миллиона более или менее акклиматизированных американцев было убито.

Так или иначе, между 1892 и 1896 годами нам удалось нанести два кратких визита в Англию, где мои родители жили на пенсии в Уилтшире; и с каждым разом мы все больше ненавидели холодную северную Атлантику. В одном плавании наш пароход едва не натолкнулся на кита, который успел погрузиться в последнюю минуту, глянув при этом на меня незабываемо маленькими глазками величиной с бычьи. Выдающиеся знатоки творчества P.JI.C. должны помнить, что увидел именно «величественного и необъяснимого» Уильям Дент Питмен [176]в восковом манекене парикмахера. Иллюстрируя «Сказки просто так», я вспомнил тот глаз и постарался изобразить его таким.

Мы несколько раз ездили в Глостер, штат Массачусетс, где я посещал ежегодную заупокойную службу по утонувшим или погибшим на рыбацких шхунах, уходивших на лов трески. Глостер представлял собой столицу рыбной промышленности.

Кстати, наш доктор Конленд служил в этом рыболовном флоте в юности. Одно вело к другому, как случается в этом мире, я принялся за небольшую книжку, которую озаглавил «Отважные капитаны». Моим делом было писание; делом Конленда детали. Эта книжка привела нас (Конленд был рад сбежать от наводящей ужас респектабельности нашего городка) на набережную и старый причал Бостонской гавани, к необычной еде в матросских столовых, где он вновь переживал свою юность среди бывших товарищей по плаванию или их родственников. Мы помогали гостеприимным капитанам буксиров таскать трех- или четырехмачтовые шхуны с углем по всей гавани; мы поднимались на борт любого судна, которое с виду могло оказаться полезным, и радовались вовсю. У нас были карты — старые и новые, примитивные навигационные приборы, какими пользовались в открытом море, и старый судовой компас, до сих пор представляющий для меня сокровище. (К тому же, по счастливой случайности, мне довелось увидеть, как вода, смешанная с нефтью и угольной пылью, прорвалась в трюм старой железной галоши, тонувшей на стоянке.) А Конленд взял большую треску, разделочные ножи и показал, как обрабатывают рыбу перед отправкой в трюм, чтобы я не наделал ошибок. Кроме того, он раскапывал давние истории, списки погибших рыбаков, которые были дороги ему, и засыпал меня всевозможными деталями — не обязательно для работы над книгой, а ради удовольствия. И отправил меня — да простит его Бог! — в плавание на судне, занятом ловом сайды, в десять раз более грязном, чем любая тресковая шхуна, и я мучился от рвоты, хоть мне и пытались помочь кусочком несвежей сайды.