Немного о себе

Гуинн принялся рассуждать об этом явлении и добавил несколько подробностей бурской войны, которых я не знал; помню, этим заинтересовался молодой, ныне покойный герцог Нортумберлендский. Это впечатление так захватило меня, что я тут же написал начало рассказа. Но в спокойном состоянии рассказ все больше и больше казался фантастичным и нелепым, ненужным и истеричным. Однако я три или четыре раза вновь принимался за него и неизменно бросал. После Войны я выбросил черновик. Рассказ не принес бы ничего хорошего и мог бы открыть путь — и мою почту — для бессмысленной дискуссии. Существуют люди, жадные до так называемых «психических явлений». А я к ним не принадлежу. Человек, который, подобно мне, сталкивается со множеством случайностей и происшествий, должен сделать несколько удачных открытий или умозаключений. Но не нужно притягивать сюда «ясновидение» и прочие слова из современного жаргона. Я видел слишком много зла, горя и крушения здравых умов на дороге в Аэндор, чтобы сделать хотя бы шаг по этому опасному пути. Лишь однажды я был уверен, что «вышел за пределы обыденного». Мне приснилось, будто я в своей лучшей одежде, которую, как правило, не ношу, стою в шеренге наряженных подобный образом людей в каком-то просторном зале с полом из плохо подогнанных друг к другу каменных плит. Напротив меня во всю ширину зала другая шеренга, за ней как будто бы толпа. Слева от меня происходит какая-то церемония, я хочу ее видеть, но для этого требуется выйти из ряда, потому что толстый живот соседа слева закрывает всю картину. По завершении церемонии обе шеренги рассыпаются, движутся вперед и сходятся, большой зал заполняется людьми. Потом какой-то человек подходит ко мне сзади, берет под руку и говорит: «Я хочу поговорить с вами». Остального не помню; но сон был очень явственным и сохранился в памяти. Месяца полтора спустя я как член Комиссии по военным захоронениям присутствовал на церемонии в Вестминстерском аббатстве, где принц Уэльский [249]

освящал мемориальную доску «Миллиону погибших» на Большой Войне. Мы, члены комиссии, выстроились в шеренгу вдоль стены нефа [250]

, лицом к стоявшим по другую его сторону членам правительства и за их спинами многочисленной публике в траурной одежде. Я совершенно не видел церемонии, потому что ее загораживал от меня живот соседа слева. Потом мой взгляд привлекли трещины в каменном полу, и я мысленно сказал себе: «Вот здесь я и был!» Мы рассыпались, обе шеренги двинулись вперед и сошлись, неф заполнился толпой, сквозь нее ко мне подошел какой-то человек и взял меня под руку со словами: «Я хочу с вами поговорить, будьте добры». Речь шла о каком-то совершенно пустячном деле, забывшемся напрочь.

Но как и почему мне была показана невыпущенная часть фильма моей жизни? Ради «более слабых братьев» — и сестер — я не стал писать об этом случае.

Если говорить о проверке полученных сведений, деле, которым человек может помочь своему гению, то странно, до чего люди терпеть не могут связанные с этим неудобства. Однажды на второй день Рождества [251]

, когда земля была густо покрыта инеем, в «Бейтменз» приехал мой друг сэр Джон Блэнд-Саттон, глава корпорации хирургов, целиком сосредоточенный на лекции о мускульных желудках птиц, которую собирался прочесть. После обеда мы уселись перед камином, и он вдруг сказал, что такой-то утверждает, что, если поднести курицу к уху, можно услышать в ее желудке пощелкивание помогающих пищеварению камешков. «Любопытно, — ответил я. — Он авторитет в этом вопросе». — «Да, но… — долгая пауза. — Киплинг, у тебя есть куры?» Я ответил, что есть, туда двести ярдов пути по дорожке, но почему не верить такому-то? «Не могу, — откровенно ответил Джон, — я должен сам убедиться». И безжалостно заставил меня вести его к курам, обитавшим под навесом перед коттеджем садовника. Когда мы шли, подскальзываясь на заиндевелой земле, я увидел чей-то глаз, глядящий из-за опущенной шторы, и понял, что моя репутация трезвенника будет загублена на всех фермах еще до наступления темноты. Мы изловили возмущенную молодую курицу. Джон некоторое время успокаивал ее (он сказал, что пульс у нее был сто двадцать ударов в минуту), потом поднес к уху. «Да, пощелкивает, — объявил он. — Послушай». Я послушал, щелканья внутри у нее было вполне достаточно для лекции. «Теперьможно возвращаться в дом», — заявил я. «Подожди немного. Давай поймаем того петуха. У него пощелкивание будет сильнее». После долгой, шумной погони мы поймали его, камешки в желудке щелкали, словно карты при раскладывании пасьянса. У меня в ухо набралось паразитов, и я шел домой преисполненный такого негодования, что не замечал смешной стороны этой истории. Видите ли, то была не мояпроверка.