Немного о себе

К острову Южному, где обитают главным образом шотландцы, их овцы и дьявольские ветры, я приплыл на маленьком пароходике по более холодным и бурным морям. Таможенную очистку мы проходили возле Последнего маяка мира — в Инверкаргилле — в ненастный вечер, когда генерал Армии спасения Бут поднялся к нам на борт. Я видел, как этот человек пятился в сумерках по неровной пристани, полы его плаща вздымало ветром над седой головой наподобие лепестков тюльпана, а он бил в тамбурин перед поющей, плачущей, молящейся толпой, пришедшей проводить его.

Мы отплыли и сразу же оказались в Южной Атлантике. Большую часть недели нас с носа до кормы обдавало волнами, ютовая надстройка треснула, и в маленьком салоне набралось фута на два воды. Вовремя нас не кормили ни разу. Каюта генерала находилась рядом с моей, и в перерывах между ударами волн сверху и плеском стекающей воды внизу он ревел, как раненый слон, потому что был во всех отношениях большим человеком.

Больше я не видел его, пока не сел в Аделаиде[149] на пароход до Коломбо[150], на котором плыл и он. Здесь весь мир выплыл на колесных пароходах и катерах, чтобы пожелать ему счастливого пути в Индию. Генерал обращался к людям с верхней палубы, и один из его жестов — повелительный, повторяющийся взмах рукой вниз — приводил меня в недоумение, пока я не увидел, что у женщины, сидевшей на колесном кожухе переполненного парохода, почти до колен задралась юбка. В те дни добродетельной женщине полагалось быть закрытой одеждой от шеи до ступней. Вскоре она поняла, что беспокоит генерала, одернула юбку, и после этого воцарилось сплошное спокойствие и благочестие. Во время этого плавания я много разговаривал с генералом Бутом. Будучи молодым ослом, я сказал ему, что мне не понравилось, как он выглядел на инверкаргиллской пристани. «Молодой человек. — ответил он, нахмурив густые брови, — если б я думал, что смогу обратить еще хотя бы одну душу к Богу, ходя на голове и играя на тамбурине ногами, я… я научился бы этому».

Генерал был прав («если каким бы то ни было способом смогу спасти кого-то»), и у меня хватило такта извиниться. Он рассказал мне о начале своей миссии, сказал, что наверняка оказался бы в тюрьме, если б его счета подверглись какой-то официальной проверке, и что его работа должна быть деспотизмом одного человека, признающего над собой только Бога. (То же самое говорил Павел[151] и, вполне уверен, Мухаммед[152].)

— Тогда почему, — спросил я, — вы не можете запретить девушкам из своей Армии уезжать в Индию и жить там среди туземцев?

Я рассказал ему об условиях деревенской жизни в Индии. Деспот защищался очень по-человечески.

— Но что же я могу сделать? — спросил он. — Девушки хотят ехать, и остановить их невозможно.

Думаю, эта первая вспышка энтузиазма впоследствии была осмыслена, но до этого несколько добродетельных жизней было загублено. Я проникся громадным уважением и восхищением к этому человеку с головой Исайи[153] и пламенностью Пророка, но, как и последний, бывшего среди женщин не в своей тарелке. Потом я встретил его в Оксфорде, на присуждении ученых степеней. Он подошел ко мне в докторской мантии, очень шедшей ему, и спросил: «Молодой человек, как ваша душа?»

Мне всегда нравилась Армия спасения, о деятельности которой за пределами Англии я немного знал. Конечно же, она уязвима для всех нападок со стороны науки и официальной церкви, но мне кажется, что если душа ощущает себя возрождаемой, то может претерпевать страдания ненаучно и неофициально. Хаггард, несколько раз сотрудничавший с Бутом и работавший для Армии, говорил мне, что в плане заботливости, любезности и доброжелательности ничто не может сравниться с путешествием под попечением ее членов.

Из Коломбо я отплыл в Индию, на самый юг, которого не знал совершенно, и четверо суток в поезде не понимал ни слова из того, что говорилось вокруг. Затем появились гостеприимный север и Лахор, где я провел несколько дней с родителями. Они вскоре навсегда уезжали «домой», поэтому то был мой последний взгляд на единственный настоящий дом, какой я знал до сих пор.

Глава 5. Комитет путей и способов

Затем в Бомбей, где айя, очень постаревшая, но совершенно не изменившаяся, встретила меня благословениями и слезами; затем в Лондон, где я женился в январе 1892 года, в самый разгар эпидемии гриппа, когда в похоронных бюро не хватало вороных лошадей и покойникам приходилось довольствоваться гнедыми. Болели почти все. (Мы еще не знали, что эта эпидемия является первым предупреждением о том, что чума — которой не ведало уже несколько поколений — надвигается из Манчжурии.)