Немного о себе

Словно этого было недостаточно, в конце работы над повестью я захотел, чтобы несколько персонажей добрались из Сан-Франциско до Нью-Йорка за рекордно короткое время, и написал знакомому железнодорожному магнату, письмо с просьбой сообщить, как бы поступил он сам. Этот замечательный человек прислал мне подробнейшее расписание с указанием остановок для заправки водой, смен локомотива, расстояний, состояния железнодорожного полотна и климатов, так что ошибиться тут стало просто невозможно. Персонажи мои добились блестящего успеха; некий железнодорожный магнат, прочтя книгу, пришел в такой азарт, что потребовал свои паровозы, своих людей, прицепил к поезду свой личный вагон, решив побить мой книжный рекорд, и преуспел в этом. Однако книга была не совсем репортажной. Я хотел проверить, смогу ли ухватить и передать на бумаге что-то из своеобразной американской атмосферы, уже начинавшей улетучиваться. И благодаря Конленду приблизился к цели.

Миллион — или, может быть, всего сорок — лет спустя некий киномагнат вел со мной переговоры о правах на экранизацию этой книги. Под конец заседания мой гений побудил меня спросить, много ли он намерен вводить «соблазнительных сцен» в эту замечательную работу. «Ну, конечно», — ответил он. Самка трески во время нереста мечет около трех миллионов икринок. Я сказал ему об этом. Он ответил: «Вот как?» И продолжал говорить об «идеалах»… Конленд был давно уже мертв, но я молился, чтобы он, где бы ни пребывал, мог нас слышать.

И вот так, в этой невероятной жизни, то в четырех стенах, то в разъездах, прошло четыре года, на свет появилось много прозы и стихов. Лучше всего я знал один уголок Соединенных Штатов как домовладелец — это единственный способ понять страну. Туристы могут увозить впечатления, но именно случайные подробности повседневных дел и поступков (например, установка сеток от мух и дымоходов, покупка дрожжей и наставления соседей) создают очертания мысленных образов. Американцы были интересными людьми, но, казалось мне, за их лихорадочной деятельностью неизменно скрывалась безмерная, неосознанная скука — бремя материальных вещей, страстно обожествляемых, что лишь вызывало у их поклонников еще большую, долгую и худшую скуку. Интеллектуальное влияние иммигрантов из Европы еще не начиналось. В то время они были более-менее связаны с английскими традициями и взглядами, а семитское племя еще не дошло до слишком уж вольного сионизма. Ко мне та атмосфера была в известной степени враждебной. Причина, видимо, заключалась в том, что я «загребал деньги» в Америке — подтверждением тому служили новый дом и лошади — и был недостаточно за это признателен. Поездки в Англию и разговоры там убедили меня, что на английской сцене как будто бы грядут новые события, которые интересно будет наблюдать. Комитет путей и способов, посовещавшись, пришел к заключению, что «Наулахка», какой бы прекрасной она ни была, представляет собой только «жилище», но не «Дом» наших мечтаний. Поэтому мы снялись с места и с еще одной маленькой дочерью, родившейся ранней весной и превосходно загоревшей на великолепной верхней веранде, сели на пароход до Англии, расплатясь по всем счетам. Как писал Эмерсон[177]:

Хочешь жить в мире, не зная ни бед, ни тревог?
Уплати все долги, словно счет тебе выписал Бог.

Весной 1896 года мы приехали в Торки[178] и там подыскали дом, казавшийся замечательным. Большой, светлый, с большими, открытыми солнцу комнатами, участок земли вокруг дома украшали большие деревья, теплая земля понижалась к югу, к чистому морю под утесами Меричерч. В доме тридцать лет проживали три старые девы. Мы сняли его, исполненные больших надежд. Потом сделали два значительных открытия. Все учились ездить на устройствах, именуемых «велосипедами». В Торки имелась кольцевая гаревая дорожка, где в определенные часы мужчины и женщины с важным видом ездили на них по кругу. Портные шили специальные костюмы для этого вида развлечений. Кто-то — кажется, Сэм МакКлур из Америки — подарил нам велосипед-тандем, двойные рули которого создавали основательный повод для продолжительных домашних ссор. Мы крутили педали на этой чертовой подставке для гренков, причем каждый полагал, что другому это по душе. Даже ездили по пустынным дорогам и в течение нескольких часов встречали или нагоняли, не падая при этом, несколько телег. Но в один прекрасный день велосипед занесло, и мы оба оказались на щебенке. Едва поднявшись с колен, признались друг другу, что ненавидим это изобретение, отвели его домой, держа за руль, и больше на него не садились.

Другое открытие пришло в форме нараставшей депрессии, охватившей нас обоих, — отупения и уныния, которые каждый из нас приписывал новому, более мягкому климату и, ничего не говоря другому, противился им в течение долгих недель. Повинен же в них был Фэн-шуй — Дух дома — он омрачал солнечный свет и набрасывался на нас, как только мы входили, сковывал нам уста.