Немного о себе

В настоящее время я не рекомендовал бы никому из писателей особенно волноваться из-за рецензий. Лондон — это церковный приход, а провинциальная пресса синдицирована, стандартизирована, лишена индивидуальности. Но все-таки на этом базаре есть кое-что забавное. В Манчестере выходила газета «Манчестер Гардиан»[244]. Помимо коновязей для мулов я не видел ничего, способного, подобно ей, лягаться или орать так продолжительно и по всякому поводу. Эта газета с самого начала относилась ко мне с недоверием; когда после бурской войны мои «империалистические» прегрешения были установлены, использовала каждую мою новую книгу для назойливого перечисления всех моих прежних грехов (в точности, как в свое время К.) и, думаю, получала от этого огромное наслаждение. Я, в свою очередь, вырезал и подшивал ее самые язвительные, но на редкость хорошо написанные передовицы для своих целей. Много лет спустя я написал рассказ («Дом желания») о «темпераментной» женщине, которая любила одного мужчину и страдала от язвы на ноге — эта подробность старательно подчеркивалась. Рецензия пришла ко мне с язвительным замечанием на полях, сделанным моим верным другом: «На сей раз ты сыграл им на руку!» В рецензии говорилось, что я воскресил чосеровскую батскую ткачиху[245] вплоть до «болячки на голени». И было очень похоже на то! Возразить было нечего, поэтому я, нарушив собственное правило не общаться ни с одной газетой, написал в «Манчестер Гардиан» и «сдался». Ответ пришел явно от человека (я думал, их материалы составляют раскаленные докрасна линотипы), очень довольного высокой оценкой его знания Чосера.

Per contra[246], я чудом избежал упреков в технических погрешностях, за которые краснею до сих пор. К счастью, моряки и паровозные машинисты не пишут в газеты, и мои самые грубые ошибки до сих пор не высмеяны.

От самой серьезной опасности меня уберег мой гений. Когда я был в Канаде, некий молодой англичанин рассказал мне как подлинное событие, в котором он принимал участие, историю о похищении трупа в каком-то степном городишке среди зимы, завершившуюся жуткой сценой. Я изложил ее на бумаге, чтобы выбросить из головы, рассказ получился слишком уж хорошим; слишком уж складным; слишком уж гладким. Я отложил его, хотя нельзя сказать, что он вызывал у меня особое беспокойство, но я хотел убедиться. Прошло несколько месяцев, у меня разболелся зуб, и я отправился к дантисту в американском городке неподалеку от «Наулахки». Мне пришлось ждать в приемной, где оказались груды подшивок журналов «Харпере Мэгэзин»[247] в переплетах — примерно по шестьсот страниц в каждом томе — за пятидесятые годы. Я взял один и стал читать так сосредоточенно, как позволяла зубная боль. И обнаружил там свою историю, совпадающую в каждой подробности: мерзлая земля; окоченевший труп в меховой одежде, лежащий в коляске; предлагающий выпить трактирщик — и так далее до ужасного конца. Опубликуй я этот рассказ, что могло бы меня спасти от обвинения в плагиате? (В нашей профессии дареного коня необходимо осматривать со всех сторон. Он может сбросить вас.)

Но вот любопытный случай. В конце лета, кажется, 1913 года, меня пригласили на маневры возле Френшемских прудов в Олдершоте. Там были подразделения из восьми дивизий — гвардейцы, Черная Стража[248] и прочие вплоть до повозок со станковыми пулеметами — по две на батальон. Многие офицеры были на бурской войне субалтерна-ми, знакомыми Гуинна, одного из приглашенных, кое-кого знал я. Пока шел учебный бой, небо заволокло низкими тучами, потемнело, стало жарко, как на полупустынном плато в Южной Африке, я тем временем бродил по вереску, прислушиваясь к неудержимому грохоту ружейной стрельбы. Мне пришло в голову, что в такую погоду можно ждать всего, например огня скорострельных пушек или сигналов гелиографа сквозь плывущее облако. Словом, я чувствовал вокруг себя присутствие наших солдат, погибших на бурской войне, как бы вновь разыгрывающейся на мерцающем в жарком мареве горизонте; слышал стук копыт скачущей галопом лошади и некогда знаменитый голос, распевающий в движении вдоль фланга отборного батальона непристойную песенку («Но Винни одна из пропащих — бедняжка» — если только кто-то помнит такую или ее исполнителя в 1900–1901 годах). В перерыве мы улеглись на траве, и я сказал Гуинну о том, что на меня нашло, к моим словам прислушивалось еще и несколько офицеров. Результатом явилось прекращение маневров и торопливый отвод всех войск перепуганными командирами — солдаты тоже были сами не свои от страха, хотя не понимали почему.