Немного о себе

«Это знаменитая древняя пагода, — продолжал мой спутник. — Теперь, когда открыли линию Тунг-Хо — Мандалей, тысячи паломников едут взглянуть на нее. Землетрясение повредило большую золотую маковку, которую называют htee, и ее укрыли почти до половины бамбуковыми щитами. Право же, вам стоило бы посмотреть на пагоду, когда уберут щиты. Сейчас там восстанавливают позолоту».

Почему, когда впервые разглядываешь одно из чудес света, кто-то из стоящих рядом обязательно встрянет со своей подсказкой: «Вам стоит посмотреть на…»? Выпусти такого из могилы в Судный день минут на двадцать пораньше — он тут же примется опекать обнаженные души, которые в отблесках жертвенного пламени проносятся мимо, и говорить им: «Вам стоило бы взглянуть на все это, когда раздался трубный глас Гавриила!»

Я не стану распространяться о Шуэ-Дагоун, а книги, написанные о ней историками и археологами, меня не касаются. Глядя на пагоду, которая словно бы свысока возвышалась над всем окружающим, я понял многое: ради чего парни умирали на севере Бирмы, почему на улицах так много солдат, а рейд, словно черными чайками, усеян пароходами флотилии Иравади[271].

Затем мы сошли на эту незнакомую землю, и первое, что я услышал от одного из ее постоянных обитателей, было: «Тут вам не Индия. Здесь следовало бы учредить колонию короны»[272].

Если говорить об Империи серьезно, стараясь выделить главное, videlicet[273] — ее запахи, то мой собеседник был прав. Калькутта смердит по-своему, Бомбей — по-иному, самый острый аромат источает Пенджаб, и все же индийские запахи родственны, а вот Бирма пахнет совсем иначе. Во всяком случае, ощущаешь, что находишься не в Китае, а тем более не в Индии.

— Что такое? — спросил я, потянув носом.

— Напи, — ответил собеседник.

— Напи — это рыба, которую маринуют, хотя ее давным-давно следовало бы закопать в землю. Если говорить языком путеводителя, «она потребляется в пищу в чрезмерном количестве», и каждый, кому доводилось находиться в пределах ветерка, приносящего запахи Рангуна, знает, что такое напи, а те, которые не знают, не поймут этого.

Да, то была совсем иная земля, земля, где люди понимают толк в красках; прекрасная, безмятежная страна, полная прелестных девушек и очень скверных черут[274].

Хуже всего было то, что англоиндиец здесь иностранец и его не принимают всерьез. Он не знает бирманского языка, что в общем-то для него небольшая потеря, и мадрасец упорно обращается к нему по-английски.

Кстати сказать, в этих краях мадрасец — важная персона. Он занимает место бирманца, который уступает ему работу, и через несколько лет возвращается домой с перстнями на пальцах и колокольцами на башмаках. Результат очевиден. Мадрасец требует и получает огромные деньги и начинает понимать, что он незаменим. Бирманец же живет в свое удовольствие, а его чада женского пола выходят замуж за мадрасца или· китайца, которые содержат их в довольстве, богатстве и роскоши.

Когда бирманец хочет поработать, то нанимает мадрасца вместо себя. Где он находит деньги, чтобы расплатиться с ним, неизвестно, но окружающие единодушно утверждают, что ни под каким видом бирманец не станет честно гнуть горб. Впрочем, если щедрое Провидение разодело бы вас в пурпурные, зеленые, бордовые или янтарные юбки, набросило на вашу голову нежно-розовый шарф-тюрбан и поместило в приятную страну с влажным климатом, где рис растет сам по себе, а рыба сама всплывает, для того чтобы оказаться пойманной, подгнить и быть замаринованной, стали бы вы работать? Не предпочли бы вы сами взять в зубы черут и слоняться по улице? Если бы две трети ваших девушек (добродушных крошек) мило улыбались, а остальные были несомненно прелестны, разве вы не стали бы увлекаться любовью?

Мы отправились в английский квартал, где саибы живут в изящных домиках, построенных из дощечек от сигарных ящиков. Казалось, эти жилища можно развалить ударом ноги, и (уж поверьте все-знайке-глоб-троттеру, который мгновенно обоснует теоретически все что угодно), чтобы этого не произошло, они поставлены на ножки.

Поселение не похоже на военный городок, а неровный ландшафт и дороги, покрытые красноватой пылью, не навевают воспоминаний о какой-либо местности в Индии, кроме, может быть, Утакаманда.

Лошадка забрела в сад, усеянный прелестными озерцами. Там, среди многочисленных островков, сидели в лодках саибы, одетые во фланель. За парком возвышались небольшие монастыри, населенные чисто выбритыми джентльменами в золотистых, словно янтарных, одеяниях. Сердито щебеча между собой, они учили отречению от мира, плоти и дьявольских искушений. На каждом углу стояли по три девчушки-школьницы. Они выглядели так, будто их только что отпустили с подмостков «Савоя» после заключительного акта «Микадо».