Немного удачи

После того как руно падало на землю, папа или Рагнар складывали и скатывали его, а потом убирали в мешок. Тут-то и подходила очередь Фрэнка: он забирался в мешок и, пока папа или Рагнар держали его за руку, прыгал по всему руну. Он подпрыгивал так высоко, как только мог, и почти на одном месте. Пока он был занят этим, тот из взрослых, кто не держал его за руку, ловил следующую овцу. Фрэнк не собирался отдыхать, потому что ему хотелось показать Феликсу и Хармону, как хорошо он умеет прыгать. А после всех двадцати овец наступило время обеда. Фрэнк нежился на солнышке, а все овцы сгрудились вместе у кормушки. У нестриженых так бы не получилось. После ухода стригалей мама заставила Фрэнка раздеться догола и принять ванну в кухне. Когда он помылся и вытерся насухо, она отвела его к окну и осмотрела, нет ли на нем клещей. Двух нашла на спине, двух на ногах и одного в волосах. Она прижгла их горячей спичкой, и они отвалились. Все это время она приговаривала:

– Ух, ненавижу клещей! – а Фрэнк послушно стоял неподвижно.

Каждый год Уолтер заявлял, что намерен вырвать, или выкопать, или каким бы то ни было иным способом избавиться от зарослей шелковицы, отделявших поле за амбаром от остальных акров его земли, и каждый год они с Рагнаром ходили туда, и он с минуту чесал затылок, а потом просто обрезал ветви деревьев. Как говаривал его отец, они были «высотой с лошадь, обладали бычьей силой и упрямством свиньи», но они мешали ему работать на заднем поле. А дело было в том, что в зарослях шириной в пару футов, протянувшихся на четверть мили, повсюду торчали шипы. Если нужно было попасть на заднее поле, приходилось обходить их, потому что через них, понятное дело, пройти было невозможно. Для этой полосы такие деревья были нетипичны. Уолтер слышал, что на юге они встречались чаще. В середине прошлого столетия (когда все американские фермеры намеревались – от мысли о том, до чего это глупо, Уолтер усмехался – в подражание английскому дворянству на протяжении многих поколений ухаживать за своей землей да еще охотиться на лис) установилась мода на подобные живые изгороди. Однако если заменить их колючей проволокой, придется все время следить, чтобы в ограде не было дыр, а если появятся – срочно латать их, чтобы ни одно животное не выскочило. Через живую изгородь из красильной шелковицы никакая скотина не проберется. По правде говоря, никакой зверь в своем уме к ней даже не подойдет. Но эта штука казалась вечной, более вечной, чем амбар и дом, потому что ее посадили еще до их постройки. Наверное, старик Литчфилд, у которого Уолтер купил ферму, выстроил здесь амбар как раз из-за живой изгороди – все-таки на четверть мили меньше забора, за которым надо приглядывать. В результате амбар стоял не там, где предпочел бы его видеть Уолтер. Это была очередная вещь, раздражавшая его на ферме. Впрочем, Розанне дом нравился.

Поразительно, думал Уолтер, затачивая садовые ножницы, как какие-то вещи на ферме, которые тебя вообще не волновали, когда ты ее покупал, – которых ты на самом деле даже не замечал! – по прошествии лет начинают тебя изводить. Когда в первый раз ступаешь на собственную землю, так радуешься ее приобретению, что все кажется прекрасным. Даже совершенным. Но год за годом – а прошло уже шесть лет, шесть раз наступала весна, лето, осень и зима (грязь, жара, нечеловеческая усталость от сбора урожая, снег), – всякие лишние действия начинали действовать на нервы. А все, что шло не так на ферме, требовало дополнительных действий. Именно это и олицетворяла для Уолтера длинная, непроходимая живая изгородь.

И все же Уолтер понимал, что почти не может представить себе иной жизни. Ему уже тридцать. Десять лет назад он трудился на отца, опустив голову и поднимая глаза лишь затем, чтобы посмотреть на следующий поросший кукурузой холм. У него имелись навыки, которые одобрял его отец: например, он мог идеально ровно засеять поле кукурузой или починить упряжь так, что она выглядела почти новой. А потом будто взорвалась бомба, и где он оказался два года спустя? На севере Франции, если считать Камбре Францией (некоторые не считали и называли его Камерик[18]), и кукурузное поле превратилось в акры крови и грязи, но его внимание привлекали не танки, которые использовались там якобы впервые, а едва слышное среди грохота снарядов пение птиц и крошечные фиолетовые ягодки на разнесенных взрывами кустах. Не считая танков, сражений и траншей, Камбре казался почти знакомым. Ландшафт был такой плоский, горизонт – такой низкий. А потом все закончилось, и по пути домой, в Джорджии, он подхватил грипп, но поправился, а Говард, болевший на ферме с родителями, – нет, хотя мама выздоровела, и потом она неоднократно говорила: «Вместо него должна была умереть я», – и при этом отец всегда уходил из комнаты, а мама закрывала лицо руками. Уолтер мог лишь похлопать ее по колену.