Немного удачи

– Это что, мама отправляет тебе записочки с указанием постоянно спрашивать меня о крещении? – спросила Розанна.

Элоиза внимательно посмотрела на нее и сказала:

– Нет. – Потом добавила: – Да нет, в общем-то. – А потом еще: – Но я знаю, что она нервничает. Сынок кузины Джози проснулся как-то утром, все вроде бы нормально, а к ночи умер от холеры.

– Нет, он…

– А еще тот мальчик у нас в школе, совсем маленький, из первого класса… Лошади испугались, понесли, и колесо фургона проехало прямо по нему.

– А брат Уолтера умер, когда ему было два года, и Уолтер с этим так и не смирился, хотя сам тогда еще не появился на свет.

Розанна передала рубашку Элоизе. Та начала застегивать пуговицы. Розанна взяла из корзины для белья следующую. Ей нравилось гладить рубашки, ее это успокаивало, но и против штанов, комбинезонов, простыней и наволочек тоже ничего не имела. Если стирка была тяжким трудом, то глажка – наградой за него.

– Не думаю, что над этим стоит смеяться, – сказала Элоиза.

Розанна расправила рукав на доске.

– Я не смеюсь, но они больше говорят о Лестере, чем о Говарде, который скончался от гриппа.

– Лестер был ребенком.

– Он был старше Фрэнки.

– Об этом я и говорю, – сказала Элоиза.

Розанна прикусила губу и промолчала. То ли она сама загнала себя в угол, то ли в этом споре Элоиза одержала победу – непонятно, но с Элоизой всегда так. Даже учительница в школе как-то сказала Розанне: «Пришлось поставить ей условие: она имеет право затеять спор только двадцать раз утром и двадцать раз днем. Иначе замедляется учебный процесс».

Розанна стала гладить спинку рубашки, а Элоиза ушла на кухню проверить хлеб. Конечно, Розанна не просто так осторожничала с Фрэнки, обращалась с ним аккуратнее, чем того хотел Уолтер, а по-своему, даже аккуратнее, чем он осознавал. Если ребенка крестили по католическому обряду и тот умирал до первого причастия, он не был обречен на вечные муки в аду, но попадал в лимб, а затем, по мнению Розанны, которая не могла представить, что с детьми Божьими может произойти нечто действительно ужасное, перемещался в рай, и все с ним было хорошо целую вечность. Методисты тоже верили в первородный грех и крещение младенцев, но подвох в том – Розанна запомнила это, – что на церемонии мог присутствовать родитель или крестный, но не она, ведь она не крещена по протестантскому обряду, поэтому она не могла заставить себя согласиться на крещение. Таким образом, они с Уолтером оказались в тупике по поводу Фрэнки, даже не обсудив это дело.

Почему никто не упомянул об этом на свадьбе (на методистской свадьбе)? Ну, дело в том, что Розанна была упрямой и никогда особенно не увлекалась религией, просто она хотела выйти за Уолтера и вырваться из своей многолюдной семьи. Все остальное казалось ей неважным. О грехах начинаешь думать только после заключения брака, а если одна часть семьи (постоянно торчавшая рядом и навязывавшая свое мнение) верила в одно, а другая часть (тоже не оставлявшая в покое) верила в другое, приходилось делать вид, что все верования одинаково глупы, и жить с последствиями собственного легкомыслия.

Она протянула Элоизе вторую рубашку. Та спросила:

– Зачем ты испекла шесть буханок?

– Я обещала испечь три для мамы, потому что она на этой неделе сидит с тетей Розой и у нее нет времени печь хлеб самой.

– Тетя Роза поправится?

Розанна посмотрела на Элоизу, положила руки на бедра и сказала:

– Нет, – потому что, если уж Элоиза задает столько вопросов, иногда нужно давать честный ответ, не так ли?

– Она умрет?

– Если повезет. Она едва дышит и уже год не встает с постели.

– Даже в туалет?

– Я не знаю, Элоиза.

– Почему?

– Господи, Элоиза, ведешь себя, как будто тебе не пятнадцать лет, а восемь.

– Ах.

– Тете Розе шестьдесят восемь. У нее была тяжелая жизнь, муж ее бросил, чтобы играть в бейсбол в Де-Мойне или что-то такое, и она так и не оправилась после этого. Вот все, что я знаю. Мама тебе расскажет подробнее, когда мы следующий раз с ней увидимся.

– Можно взять Фрэнки на прогулку? Сейчас не так уж холодно. Мы могли бы пройтись вдоль дороги, поискать полевые цветы.

Розанна взяла стопку свернутой одежды и переложила ее в корзину. От нее пахло крахмалом и свежестью.

– Хорошо, – сказала она. – Вчера я там видела колокольчики.

Она повернулась к лестнице, услышав, как сын зовет ее: «Мама! Мама!» От одного лишь звука его голоса ей захотелось бросить бельевую корзину и бежать к нему, но она вынуждена была сохранять достоинство, поскольку Элоиза стояла прямо за спиной.

На Дне благодарения Элоиза смотрела на Фрэнка ровно в тот самый момент, когда он ошарашил всю семью, выкрикнув:

– Раз два три четыре пять шесть сем восем девть десить!

Мать прибежала из кухни, тетя Роза всплеснула руками, и даже Рольф, который с обычным для него глупым видом сгорбился над тарелкой, поднял голову и рассмеялся.

Опа[5] сказал:

– Ведь это ж надо!