Немного зло и горько о любви

Я не удивилась почему-то. Но что я могла ему сказать, я, девушка без будущего и почти без прошлого?

Подвинула теплую запеканку. Взял кусок прямо в руку.

И правда: какое излишество – нож и вилка. Я улыбнулась.

Откусил много и с видимым удовольствием зажевал, прикрывая глаза. Взглянула на Кафку – тот, не мигая, смотрел сквозь гостя в вертикальный прицел зрачка. Потом взглянул на меня, наклонил гибко голову и вышел неслышно. Мне стало тревожно.

– Это просто неприлично вкусно, – улыбнулся и вдруг вскочил, – подожди, я сейчас.

Вернулся через полминуты с коробкой, обернутой почтовой посылочной бумагой и перевязанной коричневым шпагатом.

В этой коробке было что-то от песни Бьорк, когда она играет Сельму у Ларса фон Триера. «Танцующая в темноте», да.

…Зачарованно смотрела, как гость развязывает тугую бечевку, снимает крышку и достает оттуда шершавые гранаты, огуречные бомбошки фейхоа, очень желтые кругловатые лимоны, приплюснутые матово-оранжевые тыковки твердой яблочной хурмы…

Потом на стол шелковисто посыпались шоколадные каштаны. Еще какой-то сверток в кожистой пергаментной бумаге. Остро запахло чесноком и пряно-ореховой травой.

А он уже доставал из этой замечательной коробки маленькие газетные кулечки с чем-то невесомым, пахучим, томительно-знакомым.

«Это же специи!» – догадалась я.

…Пальцами робко заглядывала в крошечные свертки, нюхала, радостно жмурилась от знакомых запахов: орехово-пахучий чаман, тонко-кислый сумах, сухая аджика – от нее зашкаливает обоняние.

Толченым жемчугом просыпались немножко гранулы сушеного чеснока.

Я чихнула и рассмеялась. Радость кружила голову: я узнала моих давних любимцев – кавказские специи.

…Произносила их забытые имена, а гость зачарованно слушал. Понимал ли он, что мой голос вернулся со стиксовой пристани одиночества?

Покачал-покивал головой терпеливый Харон – иди себе, еще не время.

…Потрогала пахучий пергаментный сверток.

– А там что?

– Не бойся, разверни.

В пурпурной восковой пыльце лениво нежилась вяленая бастурма.

Я знала ее вкус.

Чтобы резать такую, нужны тонкий острый нож, ровная деревянная доска и много силы.

И тут я поняла, что гость останется здесь, со мной, чтобы нарезать это чудесное, древнего рецепта мясо, чистить тугие гранаты, тонко отделять кружочки цитронов и посыпать их сахаром с одной стороны и молотым кофе с другой. Увидела это так же ясно, как давеча видел кот.

Я прикрыла глаза от невыносимости присутствия Судьбы в кухонном периметре.

– А я забыла, как тебя зовут, – сказала, не открывая глаз.

– Сергей, – улыбнулся он, – а ведь мы и не называли друг друга по имени вчера.

– Что?! – Я попыталась припомнить подробности вчерашнего вечера. – Ну да… и правда… надо же… Я – Лера.

– Лера – очень тебе идет.

– Да.

Мы снова проговорили до полуночи. Но он не остался. Ушел.

…И вернулся через два дня, смертельно вымучив меня поминутным ожиданием звонка. Он так и не позвонил, просто пришел. Видно было, что измучен, измотан. Не мог сразу говорить. Курил в форточку. Я и не спрашивала ни о чем. Смотрела на него, молчала.

«Вот человек. Пришел ко мне из мира. Или из миров. Я не знаю о нем почти ничего. Я знаю и чувствую его целиком. Я люблю его на сто лет вперед. Откуда это ко мне? Откуда это во мне? Куда ему идти от меня? Где его любят так же?»

Отогрелся, губы дрогнули. Наконец-то мог говорить:

– Мой сын начал ходить, Лера. Ему почти семь. Надежд не было никаких. Вчера он встал с кроватки сам. Сделал шаг и упал. Попробовал ползти. У него получилось. Потом поднялся и снова шагнул, целых три шага. Врачи в шоке. Судя по снимкам, он в полном порядке. Он… он выздоровел. То есть… черт, я не знаю, как это называется, от такого не выздоравливают, это, наверное, называется «исцеление» или еще как-то… Его мать плачет и умоляет меня вернуться. Меня разрезало пополам.

Он сжал зубы, слезы побежали знакомыми дорожками.

– Ты знаешь кто? Ты – ангел. Я только увидел тебя и понял: ангел. И еще понял: ты – мое убежище, приют. Увидел тебя, услышал – и захотел умереть непременно рядом с тобой, прожить, сколько придется, и умереть. Но с тобой. С тобой – не страшно. Так я решил для себя еще вчера… – он помолчал, – еще вчера. Но уже вчера меня приговорили к другой жизни. Это любовь и… любовь. Чччерт! Лееее-ра…

«Ты заблудилась, Любовь? Сошла с ума? Что ты творишь, шальная? Какой жертвы захотела теперь?» – Я представила вдруг эту потерянно мечущуюся фигурку – любовь —и почти жалела ее.

– Сережа, – сказала тихо, – мы просто перемотаем пленку назад. На три с половиной дня назад. Ты пришел, сделал замечательные полки и провел свет на фиалковую полянку. А теперь ты уйдешь. Так лучше. Видимо, Любовь требует свою жертву. Уходи сейчас.

Он скорчился на стуле, прижав ладони к лицу.

«Здесь останется моя душа, здесь останется моя душа, здесь останется…» – шептал. Я смотрела в окно. Там жизнь. Так лучше

…Ушел. Я посидела еще немножко, не двигаясь. Потом включила компьютер, вышла в Сеть, получила письма.

Читала, не понимая слов, забыв выйти из он-лайна.

да, ультиматумы ставить нельзя…

перед выбором ставить нельзя…

вернее, просто бессмысленно,