Немой

Когда же под вечер канявские приживалы все же возвращались домой, на могиле вырастала другая странная фигура в широкополой, как у артиста, шляпе, в полуторном зипуне, иначе говоря, в какой-то хламиде с пелериной. Человек приходил и целый час напролет стоял, опершись на трость, которую он втыкал в могильный холм. Он не молился, и все же никто из сторонних, подглядывающих за ним, не осмеливался нарушить его самоотрешенности, благодаря которой тот казался не частицей этого кладбища, а спустившимся сверху привидением. И если кому-нибудь удалось бы заглянуть ему в глаза, он увидел бы, что они вздеты к небу, точно человек смотрел внутрь себя, а не вокруг. Что он видел там и что приводил в порядок? Одно лишь знаем определенно: в день, когда умер настоятель, алтарист вышел из костела вместе с Ваурусами последним, когда ризничий уже запирал двери, а также то, что служанка вынесла груду битого стекла, а в шкафу, где обычно стояли питейные принадлежности, виднелись лишь масленка да краюха ржаного хлеба. Дома он ни с кем не разговаривал и никого постороннего не принимал, лишь мерял шагами дорожку, уткнувшись в часослов, а к вечеру отправлялся на кладбище.

В субботу после обеда Винцентас взял и пошел к алтаристу, исполнявшему обязанности настоятеля костела, чтобы посоветоваться насчет завтрашнего дня. Он застал ксендза за чтением какой-то толстой книги, по-видимому, Библии. Тот был серьезен, даже зол или попросту взвинчен. На Винцасову «хвалу всевышнему» ничего не ответил, лишь жестом пригласил сесть. Винцас сел, тоже сохраняя серьезный, чтобы не сказать суровый вид. Викарий тут же учуял, что староста спустя несколько дней впервые появился там, и, подобрав сутану, пришагал в восхитительный новый дом алтариста, окруженный прелестным палисадником. Распахнув по обыкновению с оглушительным грохотом двери, он вошел и остолбенел: эти два на редкость бойких человека сейчас безмолвствовали. Он хотел расшевелить их, как когда-то, напоминанием о пересохшей глотке, но у него язык не повернулся: некая сила морального свойства сковала желания этих троих мужчин, приказывая им не потакать своим прихотям. Ни один из них не усомнился в том, выдержит ли он; нужно было выдержать, и они держались. А спиртного ох, как хотелось; у алтариста внутренности огнем жгло, иссохший язык прилипал к нёбу. Он беспокойно озирался и косился на поставец, где, увы, ничего не было. А когда муки его становились нестерпимыми, он решался все же заглянуть в лавку, но по дороге сворачивал на кладбище и переносил мучения там. Те несколько дней доказали алтаристу, что его муки переносимы; ведь можно же операцию перенести без наркоза. По ночам он легко засыпал, улучшилось и настроение, вот только с едой продолжалась неразбериха — ему все время хотелось сначала промочить глотку и лишь потом закусить.

— Святые отцы и дорогие соседи! — обратился Канява к обоим церковнослужителям. — Вы люди ученые, просвещенные, в книги заглядывать умеете — помогите мне жить дальше, поскольку покойный настоятель, царство ему небесное, накинул на меня такую петлю, что я боюсь в одиночку ненароком удавиться. Да он же и сам велел вам помочь мне. Завтра приход даст нам троих членов комитета, они будут исправными нашими надзирателями и свидетелями, и тем не менее всю работу придется продумывать и налаживать нам. Ваша милость, святой отец ксендз, войдите в мое положение. Я уже читаю книги про строительство, про стили и все равно никак не могу взять в толк, с чего же начать.

Алтариста точно электрическим шилом в зад ткнули. Он вскочил со стула и, неожиданно повеселев, зачастил на еврейский манер: