Немой

Так бы и кончил он свой век, если бы бесовки, в существование которых он свято верил, его не попутали — понимай, не окрутили в самый неподходящий момент: не перебесился безусым, так пожелал взять свое, когда уже седина в бороде. Запала ему в душу «тетёха-дурёха» — Северия Пукштайте, которая была вовсе не из тех бабенок, что столько лет крутились у него перед глазами, — не исключено, в надежде приглянуться. И хотя Северия была уже деваха в теле, чего доброго, совершеннолетняя — такой разрешено и на векселях расписываться, однако родители не отпускали ее на работы в поместье, предпочитая отправлять туда вместо нее нанятую работницу. Так что она никак не могла ввести в искушение стареющего Раполаса.

Как же тогда все случилось-то? Но разве он знает, когда и с какой стати на здорового человека хворь навалится? В том, что это ведьмины козни, Раполас ничуть не сомневался. Только он при этом сам себе удивлялся — отчего у него нет никакой охоты сходить к какому-нибудь ворожею, чтобы тот снял с него чары, или к настоятелю, чтобы тот прочитал над ним молитвы-заклинания, избавляющие от наваждения. Несомненно, он был поражен мучительным недугом, но, странное дело, вовсе не желал от этого недуга избавляться. Куда там! Он не сменял бы свое нынешнее состояние ни на какое другое. Мало того — поступился бы даже своим привольным житьем дворового только ради того, чтобы посвататься к Северии.

«Я ведь, дайся, не молокосос какой-нибудь. Не потаскун, дайся. Да если бы мне эти тетёхи-дурёхи, дайся, были позарез нужны, я бы уже давно их целую сотню имел. Ведь мне, дайся, уже под пятьдесят… Да и что бы я делал с этой дюжей девкой? Куда ее девать? У Довидаса и без того негде повернуться. Станут две тетёхи-дурёхи у одной печки задницами сшибаться. Мы-то с Довидасом, может, и не передеремся, да только хлеба на всех, ей-богу, не хватит».

Так в сотый раз уговаривал себя Гейше, ворочаясь в постели с боку на бок и никак не находя удобного положения, чтобы наконец заснуть. Он не смыкал сухих, воспаленных глаз. Он горел огнем, метался в жару, не переставая думать об одном и том же, видеть только ее — Северию Пукштайте из деревни Аужбикай. Во всех членах он чувствовал какую-то иную силу, не подвластную доводам разума. Околдовала его Северия, иначе не скажешь. Он мысленно видел ее то близко, и тогда хотелось, чтобы она была совсем рядом, то в отдалении, и тогда хотелось, чтобы она исчезла совсем. Но девушка не приближалась и не удалялась, а лишь доставляла ему все те же муки.

Раполас забросил свои обязанности. Не брал больше в руки плеть. Перед работниками вечно появлялся заспанный, ничего не замечал вокруг, даже их откровенных плутней. Он все думал и думал об одном: где он может встретить Северию еще раз? Неужто рыскать за ригами или кружить возле ее клетушки? Ведь он распорядитель, дайся, не молокосос какой-нибудь. Самому смешно. Правда, он мог бы пойти прямо к ее родителям. Раньше-то, бывало, заглядывал. Это был его околоток. Так что ничего странного. Да вот беда — стоило начаться этому наваждению, как Раполас стал обходить деревню Аужбикай стороной. И чем больше была нужда заглянуть туда, тем сильнее он сопротивлялся, даже если требовалось поторопить людей на работу в имение. Раньше, бывало, ни одного двора не пропустит, чтобы не перекинуться словом-другим:

— Эй ты, старый дурак! И ты, дуреха! Своих-то спровадили?.. На будущий год, дайся, уже столковались?.. А у тебя, дуреха, вроде, ребенок, дайся, прихворнул. Поправился?

И ему охотно отвечали, пропуская мимо ушей «дурней» и «дурех», видя за всем этим лишь золотое сердце распорядителя. Но отныне распорядитель прямо-таки цепенел от страха перед своим «дурачьем». Ему все время казалось, что они возьмут и угадают его сокровенную тайну, стоит им только поглядеть на него, а потом будут исподтишка посмеиваться — хоть сквозь землю провались! Раполасу мерещилось, что весь белый свет уже знает про его любовные терзания, догадывается, чем он так озабочен, что все только об этом и говорят, сочиняют побаски о старом муже и молодой жене. Слыхали: распорядитель наш тридцатью годами старше, а вознамерился заполучить девчонку, которая ему разве что во внучки годится.

— Тьфу ты, господи помилуй!.. — плевался он, готовый едва ли не отхлестать себя по щекам, и обмирал от ужаса, представив, что в скором времени ему не под силу станет справляться со своими мужскими обязанностями, в то время как его женушка будет в самом соку. Мало что ли он нагляделся на такие пары? Появятся без счета «друзья-приятели». Нет, не его — жены. Это еще полбеды. Раполаса приводило в ужас другое: унизительное положение, в котором он, немощный мужчина, окажется перед своей подругой. Он трепетал при мысли о том, что будет мучить цветущую женщину, лишив ее законного права выбрать себе подходящего по возрасту мужа.