Немой

Благоверная Казимераса сварила в луковой шелухе большую кастрюлю яиц, отварила увесистый окорок, прибралась по случаю праздника, а, надо сказать, она успела запустить дом, и недоступные взору зауголья уже давно нуждались в ее метелке. Когда выставили вторые рамы, внутрь ворвалось столько света, что входящие недоуменно озирались, в свой ли дом они попали. У всех по весеннему забурлила в жилах кровь. Даже осунувшееся и почерневшее от поста или горя — никому до этого не было дела — лицо Казимераса просветлело.

В великую субботу некому было оставаться дома — все умчались еще с вечера в костел, чтобы бдеть у гроба господня и потом спозаранку встретить воскресение Иисуса Христа. Казимерас с женой остались дома. Хозяин, встав до петухов, должен был на огромной телеге привезти всех. Так в этих краях проявлялось уважение к домочадцам. А хозяйка должна была дожидаться их приезда, приготовив заранее кринку топленого молока и выставив на стол обильную еду для постников, целых семь недель питавшихся всухомятку.

В деревне все, и стар и млад, за весь великий пост не видели ни крупинки, ни капельки заправы. Голодали, обросли щетиной, оттого пасхальное утро и было исполнено для них величайшего значения, сулило воистине не столько духовные, сколько телесные радости, ну а что касается воскресения Христа — то это, право же, повторяющийся факт, а вовсе не какой-нибудь мистический обряд. Вон он лежит замученный в гробу; но лишь займется утро, и он благодаря своему могуществу восстанет со смертного одра и трижды обойдет храм. Тысячная толпа возрадуется его радостью, возликует его ликованьем и со слезами на глазах воскликнет: «Ангелы поют на небесах, и нас на земле сподобь с чистым сердцем тебя восславить». Духовная братия будет тиленькать-звякать всеми своими светильниками, загудят все колокола, с колокольни ударит такая канонада, точно местечко окружено шведами. Будет дрожать сам воздух кругом, колебать нервы бодрствовавших всю ночь людей, а живая вера заставит хлынуть из глаз слезы радости по случаю того, что Христос, одолевший грех, одолел и самое смерть.

Пасха — «великое» — не только для литовцев, но и для славян «велик день». Пожалуй, за весь год это и есть то единственное утро, когда люди на самом деле чисты и далеки от всего земного.

Буткене, которая тоже все приготовила с вечера, пешком отправилась со всем семейством в костел ко всенощной, а Йонас поутру должен был привезти их со стуком по мерзлой дороге. Вскипятить молоко — минутное дело, поэтому дома никого не заставили ожидать возвращения остальных.

Вечер. Все вокруг смолкло. Прямо не деревня, а кладбище. Нигде ни живой души. Поджимают ночные весенние заморозки. Едва забрезжил рассвет, как одновременно затарахтели повозки по всей деревне — покатили люди за семьями. Отправился в путь и Казимерас Шнярва. Перед отъездом заметил и во дворе Йонаса Буткиса запряженную лошадь — оставалось только сесть да ехать.

Йонас явно замешкался. Не беда — было еще рано, а конь у него добрый, резвый. Вечно деревенские все на час убыстряют. Но только не поехал он вместе с остальными не поэтому, он даже намеревался отправиться первым, как обычно: целую ночь напролет Йонас промучился без сна, и сейчас шевелился как сонная муха, лениво разглядывая двор Шнярвасов. Как раз в это время в дверях избы показалась жена Казимераса, одетая не для поездки в костел. Значит, в этом году ей пришлось остаться дома… Йонас застыл на месте как вкопанный, не в силах шевельнуть хотя бы пальцем…

Впервые за многие месяцы Йонас не сдержал обещания, данного старику Норкусу — даже не коситься в ту сторону, где находится она. И стоило ему один раз на нее посмотреть, как он уже не мог отвести глаз, потому что и Анелия, которая стояла на крылечке, превратилась в супругу Лота и тоже не могла оторвать взгляда от Йонаса. Было ясно, что делает она это совершенно бессознательно, в ее глазах отражалась тоска по нему. Не та тоска, которая заставляет людей бросаться куда-то, кого-то искать, но та, что сама по себе безотчетно зарождается в человеке, действует на других, притягивая их, и воспротивиться этому невозможно. Быть может, это и есть «чертовы козни» — все то, что затемняет сознание и свет, подавляет свободную волю и заставляет другого человека отдаться во власть инстинкта.

Такие глаза Анелии увидел сейчас издалека Йонас. Огромные, как блюдца, они чернели вдалеке, мерцали-переливались, полыхали жаром — это сверкали зрачки в почерневших за время страданий глазницах.