Немой

Всю тайну Кучера даже другу не выдал, хотя на всякий случай заговаривал с ним, что, мол, если что, помоги молодым. Хотя бы перебраться в твой леспромхоз, коли там и правда так вольно вам живется. А что? Ничего такого. Но все под Богом ходим. И Под НКВД. Про довоенное Коляда сечет с полуслова. В партизанах обсуждали почти в открытую. И даже теперь артачится Виктор Коляда: нас, партизан, лучше не трогайте, мы и фашистов не побоялись! Фашистов – да, но эти достанут тебя так, что забудешь, кто и что ты.

Похрабрится, побалагурит Коляда – и как бы веселее жить.

– Хорошо тебе, Полина, ты своему мужику что ни говори, а он в ответ молчит. Вот бы моей такое счастье. Или мне. В моем доме никто не молчит. Это как кому повезет. Вот эти два пальца, какой мне прок от такой руки (на правой у него лишь два пальца остались), а вот Черчиллю бы такую: Виктория! Победа!

Когда пал Берлин и даже до Петухов долетело: "Победа!" – решили отметить. Как раз и новоселье подоспело. "Дом, как звон!"-любой сказал бы. Но не каждому дано узнать, что дом этот с секретом. Франц оказался прирожденным мастером по дереву, Кучера чуть-чуть направил, а дальше уже сам за ним еле поспевал. Францева придумка: дверь в секретный чулан-простенок сделать в виде жалюзи. Досочка за досочку заходит, поднял, опустил – и ты в простенке, как в пенале, всех слышишь,-а тебя не видят.

Дом еще пустоват, но стол смастерили, лавы вдоль стен, кровать, даже шкаф. Есть на что сесть, за что сесть. А тем более-войне конец. Тут и без понуканий Коляды выпьешь. Если есть что. Нашлось. Полина первая подняла свою капельку в стакане.

– Чтобы нашим Детям того не знать, что нам досталось.

Мужчины невольно посмотрели на солидно сидящего за столом Павлика й на ее, уже так заметный, "новый живот". Ловя улыбку Полины, ФранЦ вдруг понял: это же Моны Лизы улыбка, повернутая, обращенная вовнутрь! Да никакой другой "загадки" Моны Лизы не существует-¦ помимо тайны ее беременности. В этом разгадка Джоконды: мать, улыбкой разговаривающая с ребенком, который в ней. (Вот что он сообщит отцу, когда снова его увидит. И не в Лувре, а в Петухах пришло к нему это понимание.)

Как бы уловив что-тэ в его мыслях, старый Кучера поднял стакан":

– За твоих, Франц, родителей. Чтобы встретились вы. Франц тоже встал, постоял. И сел.

– Ну и правильно,-согласился Кучера,-выпьем молча.

– Нет, попробую, – снова приподнялся Франц. Постоял, подумал: – Я убил человека. Если бы жил в Германии, считалось бы: убил немца. Здесь: убил нациста. Но и так и так – человека. Если по Евангелию. Я только не знаю, на ком тот еврей.

– Не на тебе, Франц, не на тебе! – привычно поспешила на помощь Полина.

Франц невесело усмехнулся:

– Разве что групповое. Но такое преступление оценивается даже земным судом строже. Только бы на них не упало.

И снова посмотрел на Павлика и на живот Моны Лизы.

16

И надо же, чтобы они свое государственное дело приурочили к тому времени, когда Полине подоспело рожать.

Кучера и Франц, оба одинаково растерявшиеся, грели в чугунах воду, а Полина, лежа в постели, стыдясь себя, стыдясь отца, распоряжалась, что надо приготовить, с чем быть наготове, если это и правда роды. Собирались через неделю пригласить опытную бабку из соседней деревни, чтобы пожила в доме, дожидаясь срока. А тут, на тебе, началось! Теперь рассчитывать приходится только на себя-есть от чего растеряться.

На улице залаял Волк, по'окнам полоснул свет от подъезжающей машины. Быстро в тайник – это они! Не крикнул, а показал Францу рукой, изменившимся лицом Кучера. И дочке:

– Ничего, ничего. Ты только не пугайся. Это у них ко мне разговор. По старым делам. А со мной ничего не сделают.

И тут под окном ударила автоматная очередь.