Немой миньян

Но успех не избавил его от страха, что о его делах узнают во дворе Песелеса и в Немом миньяне. Реб Довид-Арон Гохгешталт считал всех и каждого во дворе и <…> молельне своими кровными врагами. Можно себе представить, как его кровные враги будут мстительно радоваться, если узнают, что он протягивает руку за подаянием, и как они помчатся передать эту весть Хане-Этл Песелес. Больше, чем всех остальных, он опасался нового аскета. Реб Довид-Арон Гохгешталт уходил в далекий бейт-мидраш где-то на краю города и всегда получал там что-нибудь. И все-таки перед его глазами неизменно стоял низенький злобный упрямец, этот раголевский раввин. «А если его прогнали из местечка, то это разве лучше? А если он требует от Немого миньяна, чтобы его содержали вместе с его женой и детьми, это лучше?» — кипятился вержбеловский аскет и все же не мог преодолеть страха. Поэтому он остался на целый день в Немом миньяне, чтобы замести все следы, если реб Гилель Березинкер шпионит за ним.

Вержбеловский аскет сидел в своем уголке над томом Гемары, но его так и подмывало вскочить с места. Он подсчитывал, сколько денег мог бы насобирать в этот день, а теперь они для него потеряны. Чтобы остудить свой гнев, он пожимал плечами и разговаривал сам с собой: «Ну разве это не издевка, разве это не было бы смешно, если бы не было так грустно, что именно этого раголевского раввина-скандалиста зовут реб Гилель [114]? Он наверняка думает, что он так же терпелив и так же снисходителен к людям, как Гилель-старый! Так разве я должен им восхищаться? Разве я должен дрожать от страха, что он узнает?» Но сколько бы реб Довид-Арон из Вержбелова ни рвался туда, где он сможет набить карманы деньгами, его удерживали, как цепи, в Немом миньяне страх и желание выведать, не подозревает ли его в чем-нибудь изгнанный раввин.

По лицу раголевского раввина ничего нельзя было понять. Он, как всегда, стоял у своего пюпитра над Гемарой, опустив глаза, а когда кто-нибудь к нему приближался, недовольно сдвигал брови, показывая, что его понапрасну отвлекают от учения. Вержбеловского аскета он считал бездельником и безумцем и даже не смотрел на него. Но именно потому, что реб Гилель Березинкер открыто демонстрировал ему свое пренебрежение, реб Довид-Арон Гохгешталт дрожал и сгибался перед ним втрое. Вержбеловский аскет так долго мучил себя сомнениями, знает ли этот безжалостный разбойник и гордец, этот изгнанный из Раголе раввин его тайну, что не мог уже больше терпеть и направился к нему с масляной, заискивающей улыбкой на лице.

— Люди говорят, что вы, реб Гилель, большой комментатор Писания, потрясающий комментатор Писания. Так почему бы вам не доставить наслаждение и аскетам Немого миньяна вашей проповедью?

— Зачем мне здесь бесплатно произносить проповеди? Я не нуждаюсь ни в чьем подтверждении, что я хороший толкователь и проповедник.

Раголевский раввин даже не поднял глаз от Гемары. Но по спрятавшейся в его бороде мрачной улыбке было заметно, что ему все-таки приятно слышать похвалы. Реб Довид-Арон увидел в этом признак того, что изгнанный раввин ни о чем не знает, и разошелся еще больше.

— Конечно, вы не нуждаетесь ни в чьем подтверждении. У меня нет сомнения, реб Гилель, что раголевские обыватели еще придут и еще упадут вам в ноги, чтобы вы вернулись в Раголе. У меня нет ни малейшего сомнения, реб Гилель, что если бы не нынешняя плохая погода, то раголевские обыватели уже были бы у вас и просили бы, чтобы вы сжалились над ними и вернулись. Вы можете каждый день ожидать их приезда.

Уволенному раввину показалось, что вержбеловский аскет над ним издевается. Он поднял свои злые глаза и прорычал:

— Безделье приводит к скуке. Оттого, что вы постоянно слоняетесь и ничего не делаете, вы поглупели. Почему вы сидите и не учите Тору? — И реб Гилель Березинкер повернулся к нему спиной.

Вержбеловский аскет отступил от него молча, дрожа всеми членами тела. Он уже снова сидел в своем уголку, но все еще вытирал пот со лба. «То есть это означает, что он знает. Во всяком случае, он подозревает и может узнать», — прошептал самому себе реб Довид-Арон и поднял глаза к священному ковчегу, словно давая клятву перед свитками Торы, что больше не будет ходить по молельням.