Немой миньян

Хотя он не брал подаяний, он считал, что не зазорно получать плату за то, что он проводит всю жизнь свою в сидении над Торой и служении. Но когда он намекнул об этом столяру Эльокуму Папу, этому наглецу и самозваному старосте Немого миньяна, тот посоветовал ребу Довиду-Арону заняться ощипыванием гусиных тушек. Будет ли он, один из лучших учеников Тельзской ешивы, пускаться в спор с человеком из толпы? С простым ремесленником, вырезающим из дерева птичек и коробочки для благовоний? Он промолчал. А теперь получается, что лесоторговец Рахмиэл Севек часто заходит в Немой миньян. Поскольку он в Немом миньяне новичок и не знает разницы между одним сидящим в шатре Торы и другим, он очень уж восхищается аскетом, который тоже новичок в молельне — ребом Гилелем Березинкером. Лесоторговец Рахмиэл Севек говорит ему: «Мир вам, ребе. Вы хорошо поступили, сделав Немой миньян вашим местом изучения Торы». Реб Гилель Березинкер отвечает ему сердито и рыча, как лесной зверь: «Все благодарят меня за то, что я сижу здесь и изучаю Тору. Но о том, чтобы мне было на что жить, никто не заботится; и чтоб мне было что посылать на пропитание моей жене и детям, тем более никто не заботится». Лесоторговец Рахмиэл Севек ему отвечает: «Не беспокойтесь, ребе, я уж позабочусь о том, чтобы вам было на что жить». Так вместо того, чтобы поблагодарить, реб Гилель Березинкер выдвинул еще большие претензии: «Не просто вспомоществование нужно мне, а полное содержание для меня, моей жены и моих детей!» И вот лесоторговец Рахмиэл Севек бегает уже целую неделю, собирает деньги для этого реба Гилеля Березинкера. А теперь он хочет знать, подвел итог реб Довид-Арон Гохгешталт, почему он получает меньшую поддержку, чем реб Гилель Березинкер? Чем он хуже какого-то реба Гилеля Березинкера? Может быть, тем, что не поссорился со всеми евреями города, он хуже? Может быть, тем, что он появился в Немом миньяне не вчера и не позавчера, он хуже?

— Кто говорит, что вы хуже? — нетерпеливо крикнула Хана-Этл, замученная разговорами и наговорами вержбеловского аскета. — Надо помочь вам, надо помочь этому новому аскету, ребу Гилелю Березинкеру, слепому проповеднику ребе Манушу Мацу, а также венгерскому раввину ребу Мешулему Гринвалду.

И владелица хлебопекарни подмигнула старшей продавщице, которая сразу же протянула аскету бумажный пакетик с халой на субботу.

— Как дела у венгерского раввина? — продолжила разговор Хана-Этл. — Раньше он заходил каждый день, а вот с понедельника я его уже не видела.

— Вы еще не знаете? — Вержбеловский аскет спрятал пакет с халами под пальто. — Реб Мешулем Гринвалд еще во вторник утром собрал свои вещи в мешок и пошел на поезд. Больше его не видели.

У Ханы-Этл Песелес закружилась голова. Колени у нее чуть не подогнулись, и она тяжело опустилась на стул, раскинув руки.

— В такую погоду, в такую метель без теплой одежды он отправился странствовать? — И она расплакалась.

— Он сказал, что он едет искать город с хорошими евреями, которые напечатают его сочинение, прежде чем будет поздно, — сообщил реб Довид-Арон Гохгешталт и начал выходить из пекарни спиной вперед с кислой обиженной улыбкой: к любому другому аскету Хана-Этл гораздо внимательнее, чем к нему.

Из глаз Ханы-Этл струились слезы. Высокой и пухлой добросердечной продавщице тоже хотелось плакать. Но она сдержалась и стала утешать хозяйку, что куда бы ни забрел помешанный раввин, там найдутся евреи и не дадут ему пропасть. Может быть, он вспомнил страну и город, где он оставил свою жену и детей, и уехал к ним? Вторая продавщица, низенькая, умная и злая, крикнула своей товарке, что та что-то крутит.

— Он что, поехал за границу к жене и детям? Ну, а деньги и паспорт у него есть? Дай Бог, чтобы ему хватило на билет до какого-нибудь местечка в паре станций от Вильны. Пошляется там немного и вернется, наверняка вернется.

Хана-Этл Песелес слышала, но ничего не отвечала. Она спрятала лицо в ладони и печально качала головой, словно только сейчас стала вдовой и плачет, благословляя субботние свечи в своем пустом доме.

Похороны

Реб Тевеле Агрес, ширвинтский меламед, иной раз просиживал в своем уголку в Немом миньяне часами, погрузившись в оцепенение, или спал, положив голову на жесткий пюпитр. Проснувшись, он растерянно оглядывался и не мог понять, где он находится. Понемногу к нему возвращалась память, и тогда он нетерпеливо махал рукой: уже пора! Там, в истинном мире ждут все его друзья и недруги; здесь у него уже почти никого не осталось. Ай, дети? Они подобны всем детям. Уже пора!

И на этот раз на небесах его услышали.

Однажды вечером, когда ученики реба Тевеле уже собрались вокруг стола, он все еще спал, положив голову на пюпитр. Евреи знали, что их ребе выходит из себя от гнева, если его не будят вовремя к уроку, который он проводит за столом. Один еврей деликатно тронул его за плечо — раз, другой, — старик не шевельнулся. Он заснул навсегда и словно прирос к пюпитру, как пчела, замерзшая и покрывшаяся льдом прямо на цветке.