Немой миньян

— Как истинна Тора, — поклялся предсказатель и пояснил столяру притчей: линии и бугры на ладони подобны изгибам реки, которая течет и течет, и человек плывет по течению вдоль берега реки. Но иногда случается, что поток неожиданно исчезает в зарослях кустов между двух узких берегов или уходит в подземные пещеры, где ни один из сынов Адама не может следовать за ним. То же самое происходит с линиями на ладонях и на лицах людей, из-за великих потрясений, происходящих в мире. Именно поэтому, подвел итог Борух-Лейб, он больше не хочет заниматься хиромантией, пока не наступят лучшие времена.

— Если ты не будешь заниматься гаданием, на что же ты будешь жить? — недоверчиво спросил столяр. — Правда, ты стекольщик. Но во время войны не вставляют оконных стекол, потому что падают бомбы и окна снова лопаются. К тому же ты собираешься жениться на дочери папиросницы, и тебе придется зарабатывать вдвое больше. Поэтому я тебе не верю, что ты больше не будешь гадать по руке.

Борух-Лейб снова поклялся Торой, что он говорит правду. Жениться на Нисл он должен только в начале лета, после годовщины смерти ее отца. Так он предложил, и так было оговорено. При этом он имел в виду, что если Нисл раскается по поводу этого сватовства, то пусть у нее будет возможность расторгнуть помолвку. Так что до свадьбы Всевышний еще может помочь, чтобы дело вообще не дошло до войны и чтобы эта суматоха предчувствия войны тоже улеглась. Но если дело все-таки дойдет до того, чего все боятся, то его доходов от работы стекольщиком хватит и ему, и Нисл в любое время. Только бы ему не пришлось содержать в придачу еще и тещу с двумя ее младшими дочерьми. Так бормочет обеспокоенно старый холостяк, подходит к столяру ближе и доверяет ему свою тайну:

— Я еще не женился, а меня уже называют по имени тещи: «Борух-Лейб Злата-Башин» — так меня называют уже.

— А если бы ее называли Злата-Баша Борух-Лейбова, тебе было бы легче? Тогда бы все думали, что эта папиросница твоя жена или что ты ее отец, — мрачно ответил столяр без малейшего намека в лице на издевку.

Во дворе появился рыночный торговец Ойзерл Бас. Выпив с дружками в шинке, он не вернулся домой, а завалился, полупьяный, на остаток ночи к любовнице. Но точно так же, как вечером жена, тощая как доска, сводила его с ума разговорами о войне, теперь его любовница, упитанная красотка с огромными глазищами, устроила ему истерику по поводу того, что он не разводится с Элькой, с этой крикливой чулочницей, и не женится на ней. Ойзерл знал, что теперь ему еще придется выслушать от жены крики, почему это он пропал на целую ночь. Но он притворился, что ему хорошо на душе, и вошел во двор бодрый, развязный, со здоровым раскрасневшимся лицом и насмешливыми глазами. Увидев там группку евреев, Ойзерл подошел к этому дылде-столяру и по-свойски похлопал его по плечу:

— И ты, недотепа, тоже боишься немцев? В те годы, когда Фонька [140] ушел, а Йеке [141]вошел, дела шли хорошо. У кого котелок хорошо варил, тот на немца не жаловался.

Евреи были удивлены и даже напуганы залихватскими речами рыночного торговца.

— Кто как, — вздохнул портной Звулун, — с одной стороны, контрабандисты действительно хорошо зарабатывали, но с другой стороны, честные люди на улицах падали от голода сотнями и тысячами.

Сват портного, щеточник Ноехка Тепер хотел было прикрикнуть на Ойзерла Баса, чтобы он валил отсюда, но поди свяжись с таким уголовником и карманником! Он ответил сдержанно:

— Чтоб у этих немцев кайзеровских времен был такой добрый год, какими добрыми были они сами. Но ведь нынешний Аман из Берлина сам говорит, что он всех евреев… Я вообще этого не хочу произносить! Так что ты болтаешь о том, чтобы вести с немцами дела?

Пока другие разговаривали, столяр слушал и молчал, повернувшись к ним спиной. Его не волновало, что Ойзерл Бас хлопает его по-свойски по плечу. Он со своей стороны еще не помирился с этим уголовником, с тех пор как летним вечером между ними дело чуть не дошло до драки во дворе и со времен их ссоры в Немом миньяне на Судный день. Только когда все уже сказали свое, Эльокум Пап медленно повернулся к Ойзерлу Басу и еще медленнее проговорил без малейшего намека на страх:

— До сих пор я знал, что ты бельмо в глазу, вор, а теперь я вижу, что ты еще и осел.

И столяр отвернулся от него, как от мерзкого паука:

— Пойдемте молиться, евреи.

— А что я такого сказал? Я ничего не сказал.

Растерянный Ойзерл Бас сделал вид, что рассмеялся, но ему было уже не с кем разговаривать: евреи поднялись по ступеням в Немой миньян, а он остался стоять во дворе, низенький, плотный, похожий на зажравшегося кота. Ему так же хотелось идти к себе домой, чтобы Элька снова развела свое нытье, как ему хотелось ходить на голове.