Немой набат. Книга вторая

— Да все просто, до наготы. «Серп» акционировали, рабочим дали ваучеры, мы их назвали выходным пособием из социализма. За них — акции. Завод хиреет, начальство, основную долю захапавшее, докладает об убытках. А в какой-то год раз и дирекция свой пакет продала! Цеха закрывают, волочильный стан на металлолом сдали, — я на пенсию вышел, повезло. Но собрания акционеров не пропускаю. А там, как гритца, кутерьма: основной пакет из рук в руки гуляет, нам с ребятами не уследить. И тут бяда: решение — завод закрыть, на его месте жилье строить. Сразу стали нас долбить, чтоб продали акции, иначе ни гроша не получите. Кто-то продал, а я — нет! Решил до конца держаться. Земля-то под заводом дорогая. И вдруг перед Новым годом...

Цветков сделал длинную паузу, по лицу видно — переживания душили его.

— Получаю письмо, где сказано — наизусть цитирую! — что произошел переход собственности при выкупе по требованию лица, имеющего 95 процентов акций. — Почти криком: — Представляете? Грабеж среди бела дня!

— Я твоих умословий не понял, кудряво очень, — пожал плечами Дед.

— И я сперва не понял. А начал разбираться, смотрю — либерда какая-то. На верхах приняли закон, позволяющий собственнику, собравшему 95 процентов акций, насильно выкупить остальные. На в зубы гроши и катись отсюдова. Рабочих «Серпа» напрочь вышвырнули. Ничего простым людям! Новый собственник заводской земли весь барыш под себя скребет. Тридцать лет, пока эта канитель шла, я был акционером родного завода, а когда прибыль замаячила — пошел на фиг. Их обложили золотом, а нас — матом. Взяли у нас ваучеры взаймы — и без отдачи. Вот он, итог ваучеризации по Чубайсу, вот какая власть: кинули рабочих, как последних убогих лохов. Втихаря, без огласки. Дурёж народа, всё для олигархов, для ылиты. Ошибся Чубайс. Новый собственник стопроцентный в расчете на один ваучер не две «Волги» получит, а минимум пару «мерседесов». Вот и жадничает. Диктатура лжи.

— Возмутительно, — вздохнула Крестовская.

А Дед в сердцах ударил кулаком по столу:

— Бесстыдство! Ни копейки народу не хотят оставить, даже пять процентов. Гришка прав: афера Чубайса с ваучерами только теперь окончательно вскрылась, показала себя во всей красе. А по телику ни звука! Как тут против власти не погрешать? И что теперь делать, Власыч? Куда Путин смотрит?

— Погоди, я не все сказал, — снова влез Цветков. — Закон, на котором бизнес держится, приняли еще в 1995 году. Но потом в него начали вносить поправки. И про 95 процентов внесли в 2006-м, когда новые собственники начали матереть. Ясное дело, так все обставили, что сам черт не разберет. Наверное, и депутаты не вчитывались, а уж Путин верняк ничего не знал. О каждой поправке в закон президенту не докладают.

— Выходит, миллионы бывших рабочих, инженеров, которые акционировали свои заводы, остались в нулях, — завелся Дед. — У каждого копеешных акций с гулькин нос, а когда запахло хорошими деньгами — пошли на фиг! Оно, конечно, президент о той поправке знать не знал, не доложили. Но, значит, нету рядом с ним ни людей, ни службы, которые отслеживали бы такие фокусы. Кто-то же ту поправку проталкивал! А дело политическое, ой какое политическое! У рабочих «Серпа и молота» силком отобрали акции! И значит, так же со всеми, на всех заводах. Вот ради чего все затевали.

— Ужас! — сказала Вера. — Сейчас бы президенту отыскать тех толкачей да на белый свет выволочь.

— И заставить вернуть те акции, — добавила Крестовская.

— Да не будьте вы, женщины, такими наивными, — разозлился Цветков. — Чего их искать-то? Чубайс у всех на виду, не прячется. Никто ничего не вернет, и президент ничего об этом деле не узнает. Я своим ребятам в Смоленск звонил — всех аж трясет от этого грабежа. Так ушибли, что шторм протеста. Непростительно и незабывчиво. Люди свое слово скажут, когда в этот динамит кто-нибудь детонатор вставит. У нас народ занозистый.

— Ну и разговорчики у вас на светлый праздник Рождества! Сплошь окаянщина! — Воскликнула Антонина, внося в горницу поднос с горячими блюдами. — Вера, ну-ка, помоги.

— Все! Кончаем базар! — подхватил Цветков, берясь за бутылку белой. — Галина Дмитриевна, прозрачную или вина?

— Одну рюмку, пожалуй, можно. Неполную. Иначе вам со мной разговаривать будэт нэ интэрэсно.

Все рассмеялись, а потом под вкусные рождественские угощения, за пожеланиями и воспоминаниями потихоньку, по маленькой одну за другой начали убирать со стола опустевшую бутылочную посуду.

Запомнился тот вечер тем, что Вера вдруг воскликнула:

— Да ведь вчера был перигелий! Астрономическая зима, когда Земля ближе всего к Солнцу!

За это напоследок и выпили.

В Поворотихе они провели еще день. Много гуляли по стёжкам, протоптанным среди сверкающих девственных снегов, болтали беспечно, вразброс. Об имени будущего первенца, о мощной родной русской природе, много превосходящей пряничные туристские виды зарубежья, об удавшейся на Рождество погоде, вспоминая нередкие нашенские ненастья. А вечером долго сидели за остатками вчерашнего пиршества, и Антонина с Дедом разъясняли им подробности местного житья-бытья.