Немой Онегин. Части 24-25

— Я вас люблю, — сказал Бурмин, — я вас люблю страстно. Я поступил неосторожно, предаваясь милой привычке видеть и слышать вас ежедневно... Но мне ещё остается исполнить тяжёлую обязанность, открыть вам ужасную тайну и положить между нами непреодолимую преграду...

— Она всегда существовала, — прервала с живостию Марья Гавриловна, — я никогда не могла быть вашею женою...

— Добрая, милая Марья Гавриловна! я знаю, я чувствую, что вы были бы моею, но — я несчастнейшее создание... я женат!

Марья Гавриловна взглянула на него с удивлением.

— Я женат, — продолжал Бурмин: — я женат уже четвёртый год и не знаю, кто моя жена, и где она, и должен ли свидеться с нею когда-нибудь!

— Что вы говорите? — воскликнула Марья Гавриловна; — как это странно! но продолжайте, сделайте милость.

— В начале 1812 года, — сказал Бурмин, — я спешил в Вильну, где находился наш полк. Вдруг поднялась ужасная метель. Я увидел огонёк, и велел ехать туда. Мы приехали в деревню; в деревянной церкви был огонь. «Помилуй, где ты замешкался?» сказал мне кто-то; «невеста в обмороке; поп не знает, что делать». Я вошёл в церковь. Девушка сидела на лавочке в тёмном углу. Старый священник подошёл ко мне с вопросом: «Прикажете начинать?» — «Начинайте, начинайте, батюшка», отвечал я рассеянно. Девушку подняли. Она показалась мне не дурна... Священник торопился; трое мужчин и горничная поддерживали невесту. Нас обвенчали. «Поцелуйтесь», сказали нам. Жена моя обратила ко мне бледное свое лицо. Я хотел было её поцеловать... Она вскрикнула: «Ай, не он! не он!». Я повернулся, вышел из церкви, бросился в кибитку и закричал: пошёл!»

— Боже мой! — закричала Марья Гавриловна: — и вы не знаете, что сделалось с бедной вашею женою?

— Не знаю, — отвечал Бурмин: — не знаю, как зовут деревню, где я венчался; не помню, с которой станции поехал. В то время я так мало полагал важности в преступной моей проказе.

— Боже мой, боже мой! — сказала Марья Гавриловна, схватив его руку; — так это были вы! И вы не узнаёте меня?

Бурмин побледнел... и бросился к её ногам...

Они страстно влюблены друг в друга; страдают; но не колеблясь жертвуют своей любовью, своим земным счастьем всего лишь из-за того, что каждый когда-то случайно оказался с кем-то под венцом. Он — спьяну, она — в обмороке; они и пальцем не коснулись своих «супругов», ни одного поцелуя; но — она очнувшись, а он протрезвев — твёрдо знают, что связаны святыми узами брака навечно, хотя и не знают, с кем. Такая покорность… Чему? Ладно, она — провинциальная барышня, но он-то — офицер, гуляка, топтал Париж.

Важно: когда «Метель» была напечатана, никому в голову не пришло сказать: «Так не бывает». А сегодня ухмыляются: «Может ли быть? Ну, как исключение, ну, наверно»…

Но герои «Метели» простые люди, отнюдь не религиозные фанатики. Дураки? Простите, кто? Они? — такие чистые. Или мы? — такие грязные. Очень удобно считать свою грязь умом — тогда никакая ночная змея не угрызёт, зубы сломает (как поёт мой друг «об это каменное сердце суки подколодной»).

«Над вымыслом слезами обольюсь»… Позвольте интимный вопрос: вы плачете или хихикаете над всем, что вам кажется вымыслом, просто потому, что вам не дано?

Кто сегодня пожертвует счастьем, любовью, жизнью ради какого-то обряда трёхлетней давности, о котором кроме тебя никто не знает. Они жертвуют. Значит, это не боязнь общественного мнения, а святая вера.

«Метель» написана в октябре 1830, в Болдино. Там же, тогда же, когда и финал «Онегина». В начале рассказа Маше 17, как Татьяне в деревне. В конце — Маше 20, как Татьяне в Петербурге. Случайные совпадения?