Немой пианист

Как бы то ни было, несколько лет назад эта знатная дама разом лишилась мужа и имущества и с тех пор страдает неврозом, приправленным галлюцинациями и спиритическими маниями. Улавливаешь суть? Некое подобие религиозной веры, совершенно путаной и вместе с тем непоколебимой, замешенной на восточных философиях, астрологических теориях, парапсихологии и, разумеется, постоянных контактах с потусторонним миром; особенно часто графиня общается с покойным мужем, чей голос непрерывно нашептывает ей что-то на ухо, посвящая супругу в свои замогильные тайны, будоражащие ум. Итак, каждый вечер наша графиня ровно в назначенный час появляется в зимнем саду, разодетая, точно примадонна Ла Скалы или Ковент-Гардена, и вся увешанная драгоценностями (наверняка фальшивыми; настоящие она, скорее всего, продала, чтобы кое-как свести концы с концами). Вот так, во всеоружии, она приходит в зимний сад, усаживается в кресло прямо под носом у пианиста и слушает, закрыв глаза и покачивая головой в такт музыке. В такие моменты она напоминает шамана в состоянии транса, и кажется, вот-вот начнется ее экстатическое путешествие в мир духов; я бы ничуть не удивился, если б она поднялась в воздух и продемонстрировала нам феномен левитации, плавно возносясь под самый купол.

Старик Розенталь, напротив, с виду ничем не примечателен. Проскальзывает в зал будто бы тайком, украдкой, одетый в видавший виды спортивный костюм, устраивается на своем излюбленном диванчике в углу и весь концерт сидит там, тише воды ниже травы. После того первого вечера он ни разу не плакал (знаю это наверняка, потому что постоянно за ним наблюдаю), однако я не уверен, что игра пианиста влияет на него благотворно. Между тем Розенталь не пропускает ни одного концерта, а запретить ему ходить в зимний сад — просто жестоко; и я не запрещаю, по крайней мере пока. У меня в кабинете, на приемах, он теперь часто говорит о музыке и о нашем пианисте, которого называет не иначе как «ниспосланным свыше» — такое сравнение меня настораживает, сам понимаешь, но, с другой стороны, оно, вероятно, поможет ему освободиться из плена воспоминаний, сбросить с плеч их каменную глыбу.

Кстати, вчера в зимнем саду произошло кое-что любопытное — в газетах такого уж точно не прочитаешь. Я вроде бы говорил тебе, что наш пианист никогда не подавал виду, что присутствие слушателей ему приятно или же, наоборот, обременительно. Он просто не замечает людей в зале, словно их не существует вовсе, — так мне казалось раньше. Однако вчера, подойдя к инструменту, как обычно — то есть проплыв, точно лунатик, мимо рядов кресел, не глядя по сторонам, — он, вместо того чтобы сразу начать играть, неподвижно сидел на табурете, сложив руки на коленях, и как будто чего-то ждал. Вдова графа Х. уже приготовилась слушать и закрыла было глаза, но ей пришлось вернуться к действительности, и напрасно она бросала на пианиста взгляды, полные укоризны. Я не мог понять, почему он медлил и вот уже несколько минут выжидал перед открытой клавиатурой, заставляя присутствующих нервничать. Обернувшись, я увидел старика Розенталя: как раз в тот момент он появился на пороге зимнего сада, запыхавшийся, смущенный собственным опозданием; с большой поспешностью он устроился где-то в углу. Тогда, только тогда пианист начал играть. Он даже не посмотрел в сторону зала, так что не спрашивай меня, как мог он заметить вошедшего Розенталя и то, что прежде старика не было на месте. Но поверь мне на слово, все происходило так: юноша ждал именно этого слушателя и без него не начинал концерта.

~~~

Я узнал его сразу, как только увидел фотографию. Особенно глаза, их ни с какими другими не спутаешь. Однако я не помню его имени — если я вообще знал, как его зовут. Разумеется, сложно удержать в памяти имена всех одаренных молодых людей, которые через меня проходят. Но глаза запомнились, и его странное поведение тоже.