Немцы

Штребль ничего не ответил, только нахмурился. Вечером в лагерь зашла Тамара. Штребль бросился к ней:

– Фрейлейн, разрешите мне вернуться в лес! Я больше не могу. Только прошу вас иногда разрешить мне приходить в лагерь посмотреть на мальчика.

Тамара лишь кивнула, но сразу повеселевший Штребль тут же кинулся собираться.

Утром рано она заехала за ним в лагерь. Рудольф положил свой мешок в тарантас и побежал еще раз взглянуть на сына. Ребенок плакал на руках у Фрони. Штребль вернулся к Тамаре, долго молчал и только тогда, когда они свернули с тракта в лес, вздохнул и, улыбнувшись, сказал:

– Я, конечно, плохой отец. Я еще слишком легкомыслен для этой должности.

Тарантас катился по лесу. Здесь стало совсем зелено, тепло и почти сухо. Наступал июнь. Тамара успела загореть, и Рудольфу она показалась еще красивее, чем прежде. Она молчала, думая о чем-то своем, и ее молчание было для него тягостным и загадочным. И вдруг она сказала:

– Когда твой Петя немного подрастет, мы возьмем его сюда. В лесу воздух очень хороший, полезный. Молоко для него можно в деревне брать. А то ведь ты, наверное, будешь сильно скучать. Правда?

Тамара почти всегда говорила с ним по-русски, и он понимал ее. И сейчас понял, но в ее долгом молчании и этих словах он увидел и другой смысл: она, оказывается, думала о нем. Он схватил ее руку и стал целовать.

– Не надо, – словно испугавшись, что выдала себя, сказала она и отняла руку.

– Я вас люблю, – с неожиданной и отчаянной решимостью прошептал он.

– Глупости какие! – Тамара уже овладела собой и заговорила с ним в своем обычном в последнее время строго-неприступном тоне. – Как тебе не стыдно! Не успел жену похоронить, уже про какую-то любовь выдумываешь. Очень нехорошо, Рудольф. Я бы знала, нипочем бы не взяла тебя в лес. Чтобы больше этого не было, слышишь?

Он молчал и глядел в сторону.

– Вы не должны думать обо мне плохо, – наконец сказал он по-немецки и осторожно прикоснулся к ее руке. – Если бы я хорошо знал ваш язык, я смог бы объяснить вам, что я чувствую, а так… Я здесь чужой, несчастный человек, – Рудольф говорил медленно, надеясь, что она его все-таки поймет. – Роза тоже была одинока, трудно одному на чужбине… Мне ее очень жалко, но разве я виноват, что она умерла? – в его глазах блеснули слезы, и он, будто испугавшись их, заговорил быстрее и решительнее: – Разве это нормально, что взрослому мужчине все время хочется плакать? Зачем умер Бер, зачем умерла Роза? Я знаю, я виноват, но если бы мы остались дома, в Румынии, все были бы живы. Зачем нас привезли сюда? Мы, что ли, виноваты в этой чертовой войне?

Тамара была в замешательстве. Смысл его слов до нее дошел, и ей было страшно жаль Рудольфа, но согласиться с ним она не могла.

28

Как только спала вода в Талинке и наладили переправу через реку, Саша Звонов со своими немцами вернулся в лагерь. Он с нетерпением ждал вечера. Выстирал и высушил перед печкой гимнастерку, нашил погоны и чистый подворотничок, надраил сапоги до блеска и наконец отправился встречать Тамару.

Он ждал ее на опушке, в том месте, где лесная дорога выходит на тракт, спрятался за кусты и нетерпеливо поглядывал то на карманные часы, то на дорогу, по которой она обычно возвращалась. Прошло около часа, когда в конце концов раздался далекий цокот копыт. Тамара ехала рысью, похлопывая лошадку по бокам сломленной зеленой веткой.

Когда она поравнялась с кустами, где спрятался Саша, он выскочил из засады и гаркнул:

– Томка!

Вздрогнула не только она, но и лошадка. Девушка натянула поводья и остановилась. Звонов поспешно подбежал к ней.

– Здорово, черноброва! – весело сказал он, протягивая руку.

– Здравствуй, Сашок, – не столько радостно, сколько удивленно ответила Тамара. – Приехал уже?

– Уже! – обиделся Звонов. – Три с лишком месяца на этой чертовой Талинке просидел, а ты говоришь «уже». Я думал, ты обрадуешься, а ты опять нос морщишь.

Тамара оглядела Звонова, весь его щегольский вид, начищенные сапоги и слезла с лошади.

– Поезжай верхом, а то грязно на дороге. Мне-то все равно, я вся в грязи, а ты блестишь, как новый самовар.

– Наплевать! – все так же весело отозвался Звонов и пошел рядом с Тамарой. – Грязь не сало, потер – отстало, – он обнял Тамару одной рукой, а другой взял у нее повод.

– Только не надо целовать, – попросила она. – Здесь место открытое, люди попадаются.

– Один-то раз можно, – как-то по-хозяйски ответил Звонов.

Лошадка остановилась, понуро мотнув головой, и принялась щипать молодую зеленую травку.

– Ты не вздумай к нам домой прийти, – предупредила Тамара, освобождаясь от рук Звонова. – Папка уж сердится. Если хочешь встречаться, жди меня здесь каждую субботу. А в воскресенье можно в клубе.

– А я в лес к тебе приду.

– Вот еще! – Тамара сердито нахмурилась. – Не выдумывай, нечего тебе там делать.