Немцы в городе

Еду удавалось доставать в пунктах людских скоплений наподобие железнодорожных станций и прочих объектов завоеваний пролетарской революции. Я посылал китайцев клянчить на пропитание и проверять мусорные баки возле пунктов общественного питания, сам же грыз сухари с чаем в виде крутого кипятка и осторожно выведывал путь к китайской границе путем разговоров с внушающим надежность похмельным народом.

Три палки колбасы «Интернационал», которые мне удалось скопить за лето путем тщательной каждодневной экономии, я решительно выбросил и не позволил поднять набросившимся на нее стервятниками китайцам.

Те давно скинули вес и уже могли держать нужный стремительному походу темп, вследствие чего я решил вести их в давно запланированном умственно направлении. Теперь я сумел бы увести их от возможной пограничной погони и прочих степных неприятностей.

– Пора… – просто сказал я в один из обычных дней конвоируемым объектам, и, сделав крутой разворот, повел их в сторону заходящего солнца.

А через три дня я привел оголодавших китайцев на обширное пространство, которое им предстояло преодолеть уже без меня.

– Вот и все, Джеминг, – сказал я, сверившись с газетной картой. – Могу сказать тебе с прямой революционной открытостью, что здесь наши пути решительно расходятся.

– Почему, Ванлисыч! – вопросил басурман и я не сразу придумал, как бы ему объяснить.

– Понимаешь, Джеминг… – начал я и запнулся. – Понимаешь… – повторил я, и, прислонив трехлинейку к бедру, стал обстоятельно мастерить самокрутку. – Россия, она, можно сказать, страна обширная. Даже, можно сказать, мать всех народов она… А китайцам в ей места не найти, такой вот получается оксюморон.

Джеминг молчал.

– Вон, там он, ваш Гуанчжоу… – отведя глаза, сказал я и зло пыхнул козьей ногой, выпустив в сторону Китая густой в своей непроницаемости клуб дыма. – В той стороне пограничных кордонов нет, я у местного населения в точности дознался. Идите.

– Иван Лисыч, – тихо сказал Джеминг, но я отвернулся.

– Идите, говорю… – повторил я в сторону и решительно схватился за трехлинейку. – Китайскую вашу мать! На родину… бегом… марш!

И китайцы, переглянувшись, неловко потрусили в сторону багрового горизонта. Джеминг побежал последним. В какой-то момент он приостановился, повернулся ко мне, намереваясь что-то сказать, но я опередил его злым, во всю глотку, криком:

– Выполнять! Именем революции!

И дрожащими пальцами выдрав из буденовки заветный, досель тщательно оберегаемый для себя патрон, зарядил его в трехлинейку и громыхнул прямиком в недосягаемый горизонт.

Затем запахнул на груди шинель, забросил винтовку за спину и побрел в сторону заходящего солнца, открыто являя свое лицо его холодным красным лучам…

И был преисполнен я отягчающих существование дум, и знал твердо, что не было мне теперь на всей земле места, мне, солдату, не выполнившему приказ.

Не было мне этого места даже с учетом ее, земли, необъятной обширности. Единственное, что еще оставалось у меня, это Хуанхэ, тихая и печальная, безрадостно несущая свои желтые воды.

И мне еще предстояло ее найти…

Рига, 2012–2013 гг