Немыслимое путешествие

часа, но тут я заметил дымок над регулятором. Останз-вил мотор и потом, сколько ни бился, не мог его завести.

Сейчас это было не так уж страшно: ведь я располагал для зарядки специальным маленьким мотором. Я подзарядил аккумуляторы, однако амперметр мудрил — стрелка вдруг запрыгала, шкала показывала что-то несусветное. Кончилось тем, что мотор, хотя и работал, перестал давать ток. Изучив руководство, я заключил, что надо сменить амперметр, а у меня не было запасного.

Это было уже серьезно. Ведь если я не смогу заряжать аккумуляторы, откажут радио, разные приборы (анемометр и другие), внутреннее освещение, отличительные огни, электрический насос. Правда, я мог обойтись керосиновыми фонарями и свечами. И аккумуляторы могли пока обеспечить радиостанцию, если бережно их расходовать. Я отправил радиограмму Фрэнку Элину (мы с ним вместе проходили инструктаж на заводе «Перкинс»), запрашивая, что он может посоветовать насчет мотора. Освещения я не включал, давал ток только на приборы и радио.

Погода почти не изменилась, яростные шквалы перемежались редкими штилями. 15 мая опять разразился шторм, сила ветра превышала 11–12 баллов. Волны на этот раз были покороче, зато круче и коварнее — видно, сказывалось течение мыса Игольного, огибающее берега Южной Африки. Паруса убраны, румпель вынесен под ветер, крен до 60 градусов… Сидя у прокладочного столика, я цеплялся за него обеими руками. Почему-то на этот раз мне почти не было страшно. Видно, прошедшие испытания внушили мне абсолютное доверие к «Бритиш стил».

16 мая ветер угомонился. Шторм поломал румпель, но я смастерил временный, использовав части от бездействующего автопилота. Журнал заполнял при свече. У меня было двенадцать свечей, и я рассчитал, что могу обойтись половиной свечи за ночь, тогда их хватит на 24 ночи. Да у меня еще оставалось пять галлонов керосина.

Я знал, что где-то поблизости идет лайнер «Оронсей» и на его борту находится мой друг Брюс Максвелл. У Брюса были письма для меня, и я надеялся, что мы сможем встретиться в море, однако наши позиции относительно друг друга не позволили это сделать. Но мне удалось связаться с «Оронсеем» по радио, и радист любезно согласился передать дальше мои радиограммы, чтобы я ког экономить электроэнергию. Кейптаунское радио тоже по- могло: оттуда передавали радиограммы, адресованные мне, не дожидаясь моего вызова. Мне достаточно было включить приемник и слушать, а передатчик отдыхал — опять-таки экономия.

Временное затишье длилось всего сутки, затем погода снова испортилась, и произошел один из самых неприятных случаев за все плавание. Я был на руле, в это время подкралась огромная волна. Я заметил ее уже тогда, когда она обрушилась прямо на яхту — только одна волна из миллиона может угодить в цель так точно. Палуба, кокпит — все исчезло, лишь мачты и снасти торчали над водой. Я сидел, вцепившись в румпель, и управлял под водой, словно яхта превратилась в субмарину. На долю секунды мне показалось, что нам уже не всплыть, но тут «Бритиш стил» всплыла — все обошлось благополучно.

Я опять вошел в зону оживленного мореходства, а значит, с наступлением темноты не мог ложиться спать, снова начались ночные вахты. Глаза воспалились от водяной пыли, приходилось промывать их пресной водой, чтобы разлепить веки.

20 мая я вышел почти на траверз мыса Игольного, но мне дул в лоб западный ветер. Потом он стих, и воцарился штиль. Журнал передает мое раздражение:

«20 мая. За четыре дня было два шторма, а теперь, когда я уже приготовился повернуть за угол, — пожалуйста, штиль. Он застиг меня посреди судоходных линий, а ведь я иду без огней. Движение кругом, как на центральной улице. Только что насчитал семь пароходов и один сейнер».

Среди пароходов был один супертанкер. Я видел лишь мостик да носовой бурун, а в просвете никакой палубы, только вода чуть ли не на несколько миль. Боюсь таких гигантов. Разве станут они изменять курс ради меня. Вся надежда на то, что вахту несут как положено, будет кому посигналить фонарем или горном, если замечу, что идем на сближение. Несмотря на безветрие, я не убирал паруса — все-таки белое пятнышко, примета для встречных судов.

Рано утром 21 мая едва не случилась беда. Журнал рассказывает:

«21 мая. Дрожу как осиновый лист и не могу с собой совладать. Случалось и раньше, что мне грозило столкновение, но никогда еще угроза не была такой серьезной. Когда он отвернул в сторону, нас разделяло, наверно, от силы полсотни ярдов. Я уже бросился к спасательному плотику. Аварийные огни были включены, я сигналил ему фонарем, — а он знай себе прет. Посигналил горном — да что толку, когда у него в ушах гудит собственный дизель. Тогда я пустил в ход динамитный патрон. Еще секунда — и было бы поздно. (Видно, вахтенный офицер вздремнул.) Пароход резко накренился, вильнув в сторону. Слова, которыми я его проводил, нельзя воспроизводить на бумаге. Хотел записать его название, но, пока бегал за спасательным плотиком, опоздал».

Под тем же числом, когда я ночью натерпелся такого страху, торжествующая запись: