Ненаписанные романы

В правительственном кабинете при ложе был накрыт стол - много фруктов, сухое вино, конфеты, привезенные начальником кремлевской охраны Паукером; напряженность сняло как рукой; Немирович-Данченко оглаживал бороду, повторяя: "Я мгновенно понял, что Иосиф Виссарионович в восторге! Я это почувствовал сразу! Как всякий великий политик, - нажал он, - товарищ Сталин не может не обладать даром выдающегося актера".

Сталину явно не понравилось это замечание, он отвернулся к Станиславскому и, принимая из рук Паукера бокал с вином, чуть кашлянул, поднялся; сразу же воцарилась тишина.

- Скажите, Константин Сергеевич, сколь часто наши неучи из Политпросвета мешают вам, выдающимся русским художникам?

Не ожидая такого вопроса, Станиславский словно бы споткнулся:

- Простите, не понял...

Сталин неторопливо пояснил:

- Вам же приходится сдавать спектакли политическим недорослям, далеким от искусства... Вас контролируют невежды из охранительных ведомств, которые только и умеют, что тащить и не пущать... Вот меня и волнует: очень ли мешают вам творить эти проходимцы?

И тогда Станиславский, расслабившись, потянулся к Сталину, словно к брату, сцепил ломкие длинные пальцы на груди и прошептал:

- Иосиф Виссарионович, тише, здесь же кругом ГПУ!

...Когда Сталин, отсмеявшись ответу Станиславского, сделал маленький глоток из своего бокала и сел, рядом сразу же устроился Немирович-Данченко; мгновенно просчитав их отношения во время всего вечера, понимая, как Немирович тянется к нему, Сталин обернулся к Владимиру Ивановичу:

- А вот как вам кажется: опера Глинки "Жизнь за царя" имеет право на то, чтобы быть восстановленной на сцене Большого театра?

Немирович-Данченко растерянно прищурился, поправил "бабочку" и в задумчивости откинулся на спинку стула.

Сталин, улыбнувшись, придвинулся к нему еще ближе:

- Говорите правду, Владимир Иванович... Мне - можно, другим - рискованно.

- В конечном счете это опера не о царе, но о мужике Иване Сусанине. Это гордость русской классики, Иосиф Виссарионович. Восстановление этой оперы вызовет восторг артистической Москвы...

Сталин достал трубку, закуривать не стал, спросил задумчиво:

- И Мейерхольд будет в восторге?

- Конечно!

Сталин покачал головой:

- Хм... Любопытно... Впрочем, если Троцкий так поднимает на щит Есенина, почему бы Мейерхольду не повосторгаться Глинкой?

О Немировиче подумал: "Чистый человек, весь наружу, наивен, как ребенок".

...Спустя почти десять лет генсек предложил на Политбюро восстановить оперу Глинки, переименовав ее в "Ивана Сусанина".

...Мехлис позвонил Самуилу Самосуду - в ту пору ведущему дирижеру театра и сказал, что эту оперу будет готовить Голованов, заметив:

- Кстати, вас правильно поймут, если вы порекомендуете заслуженную артистку Веру Давыдову на роль в этом спектакле...

Мехлис знал, что это будет приятно "хозяину", поэтому решение принял самостоятельно: "кто не рискует - тот не выигрывает..."

Спустя некоторое время Сталин, - зная все обо всех заслуживавших мало-мальского внимания, - позвонил домой больному, затравленному Булгакову: "Может, вам поехать в Париж? Отдохнете, подлечитесь, как бы здесь не доконали, а?"

Булгаков ответил, что русский писатель умирает дома, за любезное предложение поблагодарил, и только; странный человек; насильно мил не будешь.

Положив трубку, Сталин тем не менее усмехнулся: завтра об этом звонке будут знать в Москве; что и требовалось доказать.

2

...Я никогда не забуду руки Сталина - маленькие, стариковские уже, ласковые...

...Звонок "вертушки" раздался около одиннадцати; отец подошел к аппарату точное подобие того, что стоял в ленинском кабинете, копия с фотографии Оцупа.

- Слушаю.

- Бухарина, пожалуйста.

- Его нет, - ответил отец, дежуривший в кабинете редактора "Известий".

- А где он?

- Видимо, зашел к Радеку.

- Спасибо.

Голос был знакомым, очень глухим, тихим.

Через две минуты снова позвонили:

- Что, Бухарин не вернулся? У Радека его нет...

- Наберите номер через десять минут, - ответил отец, - я поищу его в редакции.

Он, однако, знал, что Николай Иванович уехал к Нюсе Лариной, своей юной, красивой жене, матери маленького Юры: поздний ребенок - родился, когда Бухарину исполнилось сорок семь, копия отца, такой же лобастый, остроносенький, голубоглазый.

Отвечать по "вертушке", что редактора нет на месте, - невозможно: руководители партийных и правительственных ведомств могли разъезжаться по домам лишь после того, как товарищ Сталин отправится на дачу; обычно это бывает в два-три часа утра, когда на улицах нет людей, абсолютная гарантия безопасности во время переезда из Кремля за город.

Отец поэтому решил - от греха - уйти из кабинета, где стояла "вертушка". Тем более в типографии у дежурного редактора Макса Кривицкого возникли какие-то вопросы, есть отговорка: перед самим собой, не перед кем-то...

Вернулся он что-то около трех, лег на диван, положив под голову подушку-думку Николая Ивановича, - тот привез ее из Америки, спал на ней в тюрьме, куда его посадили в семнадцатом: не хотели пускать в Россию, знали, что этот человек может стать одной из пружин новой революции, страшились...