Ненастье

Заброшенный терминал «афганцы» прибрали, сколотили трапы вместо лестниц, приварили решётки вместо стен. Получился торговый центр для «челноков». Тут «Коминтерн» мог охранять своё стадо от волков и спокойно стричь шерсть. Оставалось перевести баранов на это пастбище. Но бараны не хотели уходить с прежней поляны — они просто не понимали ситуации. И Серёга решил загнать баранов палками. Так он прибирал ресурс к рукам.

— Готовы, туловища? — с презрением спросил Егор Быченко, командир «коминтерновских» боевиков. — Разбираемся по боёвкам. Руки‑ноги лохам не ломать, бить только по жопам. Задача — выгнать всех, чтобы обосрались и не вернулись сюда никогда. Их место там, где приказал Лихолет, — в терминале.

Быченко бравировал армейской грубостью. Он был невысокого роста, а бодибилдингом довёл себя до того, что казался вообще кубическим: руки в толщину равнялись ногам. Все знали, что он жрёт стероиды и курит анашу. Его принимали за добродушного силача — и напрасно. Вопросы он решал упорством и силой. То, что сделано силой, он считал сделанным правильно.

— Виктор, со мной Немец останется, он ещё «черпак» в наших делах, — сказал Серёга. — А ты забирай своих волкодавов и шуруй к Бычегору.

— Понятно, к Бычегору, — повторил Басунов.

— Смотри, салабон, идём в психическую атаку. Последний день Бомбея!

Герман не мог оценить, сколько человек топчется на рынке. Он видел пространство в несколько футбольных полей, сплошь заполненное людьми. Продавцы располагались неровными шеренгами; одни стояли, другие сидели на туристических стульчиках; товар показывали с рук или раскладывали на ящиках, заменяющих прилавки. В толпе громоздились машины: фургоны с раскрытыми дверями, грузовики, торгующие из кузова, маленькие пикапы.

Герман догадывался, что на самом деле пространство барахолки чётко структурировано и поделено. В одной стороне продавали пуховики и куртки, в другой стороне — обувь; в одной зоне — аппаратуру, в другой — бельё. Места и границы были обозначены затоптанными досками, колышками, кирпичами, покрышками. Продавцы окликали покупателей, расхваливали товар, курили, помогали примерить, считали деньги, ссорились, пили чай из термосов.

Тётки в куртках и беретах, с турецким загаром и в беспалых перчатках трясли импортной синтетикой химически‑ярких цветов. Интеллигентные мужчины в кепках с наушниками предлагали букинистические редкости. Бабки из деревень, в платках и телогрейках, безменами взвешивали картошку и вертели из газет кульки под семечки. Работяги в спецовках раскладывали на лоскутах замасленного брезента ка‑кие‑то грязные железные узлы. Старик, дрожа от похмелья, продавал орден. Парни с ухмылками сутенёров переминались возле коробок с видаками «Сони» и блоками «Мальборо».

В гомоне и суете рынок не сразу осознал, что начинается заваруха: на дороге завыли сирены‑ревуны, как при воздушной тревоге. Люди умолкали, озадаченно прислушивались — и слышали голоса, усиленные динамиками: «Рынок закрывается! Всем покинуть территорию! Торговля переносится в здание терминала!» А потом люди увидели, что от дороги в толпу двинулись высокие кабины грейдеров. И тогда скопище народа задёргалось в судорогах паники: «Это «афганцы» устроили погром! Бегите! Бегите! Они идут!»

— Боятся нас, моральных уродов, — злорадно заметил Серёга. — Как они к нам, так и мы к ним. И не жалко нихера. Да, Немец?

Герман, как и любой «афганец», знал, что их, ветеранов, часто считают калеками: их изувечили бесчеловечные порядочки армии, лживая идеология государства и безнаказанность того насилия, которое они творили в Афгане.

Дудоня и Вован Расковалов в упоении крутили рукояти ручных ревунов. Серёга, ухмыляясь, с восхищением смотрел, как грейдеры, мигая маячками и квакая клаксонами, медленно прут на народ. За рычащими грейдерами, словно автоматчики за танками, шагали бойцы Быченко: в руках у них были гибкие хлысты — велосипедные цепи, толсто обмотанные изолентой.

Толпа ошеломлённо попятилась перед грейдерами. Люди поняли, что их просто вытесняют с пустыря: грейдеры не остановятся, а «афганцы» врежут по шее, если не уберёшься отсюда. Покупатели кинулись в разные стороны, а продавцы, матерясь, принялись лихорадочно распихивать свой товар по сумкам и коробкам, сгребать в охапки.

Егор Быченко обогнал грейдер и вломился в сутолоку: левой рукой он выхватывал у торговок вещи — куртки на плечиках, джинсы на держалках — и швырял под ноги, а в правой руке у него была цепь, и он хлестал орущих тёток по круглым бокам и по широким задам и насмешливо приговаривал:

— Торгуй, где разрешают, мамаша! Торгуй, где разрешают!

Только в таких акциях Быченко ощущал, что «Коминтерн» существует и занимается нужным делом, и потому одобрял любое применение силы.

Другие парни‑«афганцы», смелея, тоже лезли в толпу и махали цепями.

— Круто, блин! — признал Серёга. — Немец, пошли за нашими.