Ненастье

Избивать «афганцев» начали, когда уже выпал снег. Первым досталось Володе Канунникову. С него на остановке сорвали шапку, он побежал за грабителем — и выскочил прямо на поджидающую компанию. Ему сломали челюсть и руку, отодрали рукав пальто, но и сам он рассадил пару морд.

«Афганцев» выцепляли поодиночке, били битами и кастетами, упавших пинали. До серьёзных увечий и больниц дело доходило редко, но это лишь благодаря зиме и толстой одежде. «Коминтерн» закупил и раздал баллончики с перцовым газом, но они помогали мало: на холоде аэрозоль превращался в ледяную пыльцу, да и несолидно было парням вместо хука в скулу пшикать по врагам из флакона. Парни носили в рукавах обрезки арматуры.

Выбора у них не было, жить по‑другому не получалось. На краю города Батуева стояла в осаде гражданская крепость — две жилые высотки, грубо обмотанные колючей проволокой. Жильцы этих домов ездили на работу, у кого она была, водили детишек в садики, ходили в магазины, катались на лыжах, наряжали новогодние ёлки, сидели друг у друга в гостях, но в любой момент недавние солдаты готовы были мобилизоваться для обороны.

В конце января в «блиндаж» ввалился Быченко. Огромный, в дутом пуховике, он впёрся на кухню как ледокол, обрушив в прихожей одежду с вешалки, и тяжело сел на табуретку возле окна. Лицо у него было марлевое.

— Лещ, вызови мне «скорую», — велел Егор Митьке Лещёву.

Он расстегнул пуховик, и все увидели, что бок у него залит кровью.

— Немец, водка есть? — спросил Егор у Германа. — Налей‑ка стопарик.

Егор взял стопку окровавленными пальцами и спокойно выпил.

— Подождите за дверью, пацаны, — приказал он Лещёву и Расковалову, которые толкались в кухне. — Немец, слушай, — Егор поманил Германа к себе поближе. — Передай Лихолету: пусть он выяснит, будут ли у Бобона в «Чунге» сегодня двухсотый и два с ножевыми. Лихолет поймёт.

Герман тоже понял. На Быченку напали отморозки. Двоих Егор ранил, одного уложил. Если это были торпеды Бобона, значит, за нападениями стоял Свиягин, потому что у самого Бобона к «Коминтерну» предъяв не имелось.

Бычегор выпил вторую рюмку, твёрдо поставил её на стол и расползся как тесто, теряя сознание. Герман еле успел подхватить его, чтобы не упал.

«Скорая» увезла Егора, в больнице его зашили, и хирург сообщил, что Быченке лежать три недели. Без командира «афганского» спецназа живущим «на Сцепе» стало совсем тревожно. Вряд ли сильного и опасного Бычегора подрезали случайно — скорее, его подловили, чтобы ослабить оборону домов.

Вьюги несли снежные тучи мимо заиндевелых окон, наметали сугробы в лоджиях и в детских песочницах. Короткие яично‑жёлтые дни казались паузой на перезарядку оружия. По ночам с верхних этажей высоток жильцы рассматривали тёмный и отчуждённый город с реденькими и медленными ручьями из автомобильных огней. Уличное освещение не работало, витрины были погашены, чтобы не привлекать ворьё, горели только зарешеченные амбразуры киосков. Заметённые тротуары превратились в тропы, люди ходили с ручными фонариками. Над окоченевшими кварталами судорожно дрожали созвездия — то ли ещё в героиновом кайфе, а то ли уже в ломках.

Герман передал Серёге слова Егора. Лихолетов взял за горло Гайдаржи, который имел с Бобоном какие‑то запутанные отношения по бизнесу.

— Про Бобона я не знаю нихера! — изворачивался Гайдаржи. — Да, есть у меня с ним завязки, но я за него не отвечаю! И против своих я не пойду!

— Смотри, свиноматка. Надо соображать, с кем можно делать бизнес, а с кем нельзя. Если чего‑то ещё не понятно, узнаешь у травматолога.

— Серый, я не могу соскочить на полпути! — убеждал Каиржан. — Мы же забились, меня вальнут! Доведу до конца — и разбегусь с Бобоном, не базар!

— Будь бздителен, Каиржан, — издевательски предупредил Серёга.

Его «афганское братство» работало повсеместно: Серёга узнал всё и без помощи Гайдаржи. Один из быков Бобона когда‑то служил в Шинданде и сейчас иногда мог взорвать косяк с однополчанами из «Коминтерна»; он‑то и рассказал, что на Затяге — на кладбище за тяговой подстанцией Батуева — Бобон похоронил двух парней. Значит, осаду высоток вели упыри Бобона.

Но Серёга не успел отплатить за Егора: бандюки нанесли новый удар.

Февральской ночью «блиндаж» был поднят по тревоге телефонным звонком: возле одной из высоток бабахали выстрелы. Парни торопливо одевались; Герман достал из‑под дивана автомат, выданный Серёгой.

В сугробе возле дома лежал человек. Перед ним, рыдая, метался пьяный и окровавленный Андрюха Чабанов. Он никого не подпускал к лежащему.

— Не подходите! — надрывался он, отталкивая парней. — Тут граната!..

Убитый был в голубой куртке, которую Герман уже где‑то на ком‑то видел. Из сугробов вокруг трупа торчали бутылки дешёвого портвейна.

Чабанова схватили за руки, дали затрещину, вытерли морду снегом.

— Мы к таксистам за бухлом гоняли, обратно идём, а там эти стоят… — говорил Чабанов. — Мне в ухо — я с копыт, а он драться начал, он же псих…

— Кто он‑то? — спросили у Чабанова, но Чабанов не слышал.