Ненастье

Танюша так боялась, что у неё уже не было сил стесняться. Она задрала юбку, приспустила колготки и молча села на стульчак. Из‑под свитера у неё выехала папка‑скоросшиватель. Герман схватил эту папку, прижался к стене кабинки, плоско вытянулся и загородил себя открытой дверью.

В туалет влетели три собровца в камуфляже и касках и сразу как‑то заполнили собой всё помещение. Они застыли перед кабинкой, в которой на унитазе сидела девчонка с голыми коленками. Бойцы тупо смотрели сквозь прозрачные забрала шлемов. Противостояние длилось три секунды, а потом собровцы без слов развернулись и гурьбой выкатились из туалета.

Герман ещё постоял за дверью кабинки, удостоверяясь, что опасность миновала. Он стискивал папку и понимал, что держит главную тайну Серёги. Не исключено, что саму его жизнь. А потом он откинул дверь и протянул папку Танюше, которая всё так же покорно сидела голым задом на унитазе.

— Это твоё, — сказал Герман. — Одевайся. Выбираемся дальше.

Они опрометью пронеслись через тёплый переход и нырнули в другой служебный подъезд, уже в правом крыле «Юбиля». Вроде, здесь было пусто. Они скатились на первый этаж, Герман ломанулся в кухонный блок кафе — и тут вдруг на него откуда‑то набросились собровцы. Танюша завизжала.

«Баграм» был полон бойцов спецназа. На улице у витрины кафе стояли ещё два армейских кунга. В «Баграме» расположился майор Щебетовский: он командовал штурмом «Юбиля» с тыла. Во время встречи с Серёгой майор заметил, что «афганцы» таскаются в кафе через кухню, — вот и пригодилось.

А в фойе в это время шёл настоящий бой. Серёга с мегафоном бегал по балкону второго этажа: его уже почти никто не слышал, а кто слышал — те не выполняли приказов, но Серёга был уверен, что управляет событиями.

Окончательно разворотив весь вход, вслед за кунгом в «Юбиль» заехала пожарная машина — красно‑белый ЗИЛ‑130 с двойной кабиной и с какими‑то трубами на крыше: из‑за них автоцистерна напоминала реактивный миномёт. Пожарные в грубых робах быстро размотали брезентовые рукава и струями воды смыли пламя с горящего кунга. Собровцы перехватили брандспойты и ударили струями по завалам на лестницах и по «афганцам» на балконах. Спецмашин с лафетными водомётами в мирном городе Батуеве не имелось, но и пожарка, врубив сирену, была мощным оружием городского боя.

— Дымовухами их!.. — орал с балкона Серёга.

«Афганцы» кинули вниз несколько дымовых шашек. Бурлящий бурый дым замутил весь объём фойе. В ответ собровцы боевыми выстрелами разбили несколько стеклопанелей фасада, чтобы мглу вытягивало наружу.

Подцепив за трос, собровцы грузовиком дёрнули завал из вешалок на правом лестничном марше. Завал с лязгом разъехался, освобождая подъём на второй этаж. «Афганцы» бесновались на своих балконах, как бандерлоги.

— Тащите кресла из кинозала! — в упоении орал Серёга.

«Афганцы» выломали двери кинозала и поволокли наружу кресельные секции на железных рамах — они пистолетно хлопали фанерными сиденьями. «Афганцы» кидали эти секции на лестницу, нагромождая новые баррикады.

Собровцы подметали балкон длинными водяными залпами, сбивали тех, кто подтаскивал кресла: обороняющихся роняло и уносило, вращая плашмя по мраморному полу, как на ледовом стадионе. Катились мусорные урны, в ручьях по мрамору плыли стенды Дворца культуры — «Ребятам о зверятах», «Наши чемпионы», «Хочу всё знать!». С балкона собру на шлемы и на крыши машин лились вода и пена вместе со всяким мусором.

Струи брандспойтов ударяли в косые плоскости кресельных завалов и разъезжались веерами, но и баррикада на лестнице в пузырящихся потоках шевелилась и сплывала вниз по ступеням, грузно разваливаясь на части.

Сражение зацепило зимний сад Дворца, и сад погибал. В перекошенных клетках истошно верещали птички. Прощально взмахивая остролистыми гривами, пальмы трагично падали на решётки оград, как при землетрясении. Фойе превратилось в непролазные дождевые джунгли, сотрясаемые воем сирен и матерными воплями, где дым перемешался с метелью из разноцветных попугайчиков. Собровцы с дубинками бежали вверх по маршам лестниц, на балконах сшибались с «афганцами» — а дальше валили и пинали друг друга.

В толпе осатанелых людей мелькали окровавленные лица. Жека Беглов корчился со сломанной рукой. Расковалова уминали сразу трое собровцев, и Вован натужно рычал, ворочая всю толпу. Готыняна приковали к перилам: он исступлённо бился в наручниках, как припадочный. Рафик Исраиделов прокрутил противнику маваши‑гери — удар ногой в ухо, и бойца швырнуло в стену. Демьян Гуртьев, парализованный ниже пояса, на своей инвалидной коляске покатился по ступеням на собровцев, размахивая какой‑то палкой; он орал и рыдал в истерике — и собровцы, бездушные в спецзащите, как марсиане, в падении поймали Демьяна на руки и бережно отнесли в сторону.

А Серёга Лихолетов посреди боя просто сидел на стуле, закинув ногу на ногу, и курил, щерясь в наглой улыбке. Его не терзала тоска обречённости. Герой должен пройти через испытание поражением — вот Серёга и проходил.