Ненасыть

Солнечный луч скользит по светлому наточенному лезвию, и оно масляно блестит. Острая кромка прижимается к горлу Тимура. Тимур замолкает, сжимает губы. Улыбка в глазах гаснет. Серый мечется между деревьями и пытается закричать, оттолкнуть Михася, но тот не замечает рук. Он наклоняется над Тимуром и довольно тянет:

– Что, уже не смешно? Что надо сказать большому сильному дяде?

Нож впивается в горло сильнее. Тимур испуганно сглатывает, зажмуривается и хрипло шепчет:

– Извините.

– Ты виноват, потому что… – подсказывает Михась.

Лезвие скользит по тонкой коже, Тимур уже не держится на ногах и сипит, цепляясь за душащую его руку:

– Потому что вы умный и главный, а я дурак и ничего сам не могу.

Михась довольно щурится, медленно вертит окровавленным ножом перед лицом Тимура и, глядя в расширенные глаза, слизывает кровь. Упоение чужим страхом рвется из него, он смакует свое превосходство, словно дорогое вино. От вида крови его ведет, взгляд мутнеет. Он наклоняется к ранке, с шумом втягивает ее запах и ласково тянет:

– Дурачо-ок…

Серый с ужасом понимает, что все это время рядом с ними ходил самый настоящий маньяк.

– Дядь Миш… Я буду послушным, вы только не убивайте, – жалобно блеет Тимур, чуть глотнув воздуха. – Я помню, что это вы меня спасли…

Серый еще никогда не видел такого открытого и беззащитного выражения на его лице.

– Вот и помни, дурачок, и не быкуй, – сыто усмехается Михась и прячет нож, отступает, напоследок покровительственно похлопав Тимура по щеке. – Дыши носом, коротко и быстро, понял? А то раскашляешься.

Тот покорно дышит носом, быстро и коротко, как велено. Михась наблюдает за ним с нескрываемым удовольствием.

– Вот и умница. А теперь пойдем, поговорим с этими пацанчиками. Ты, кажется, говорил, что они могут достать что угодно?..

Михась идет дальше, довольно напевая. Нож в его пальцах непринужденно порхает, бросая блики. Тимур трет горло и хмуро бредет следом. Испуг с него стекает, словно маска с лицедея. Смеха тоже нет. В спину Михася смотрит очень уставший, даже несчастный человек.

Серый понимает, что Михась идет к близнецам вовсе не просить помощи, и несется вперед.

Там солнечно, тепло. Дом утопает в зелени и будто улыбается своими колоннами. На первом этаже все окна распахнуты, в них гуляет ветер и золотятся занавески. Звучит безмятежный вальс.

Серый просачивается внутрь вместе с ветром и застревает полупрозрачных складках тюля. Он хочет открыть рот, чтобы предупредить о Михасе, но ничего не получается. Серый еще несколько секунд безуспешно трепыхается, но ткань держит крепко.

А Юфим самозабвенно играет на рояле и улыбается от удовольствия. Зет сидит в соседнем кресле с книгой Гесиода. Он вроде бы читает, но его взгляд то и дело срывается со строчек и скользит поверх книги, к близнецу.

– Сыграйте со мной, Зет Геркевич, – просит Юфим, встретившись с ним взглядом.

Зет поспешно делает занятой вид, словно его застали за чем-то неприличным.

– Я читаю, Юфим Геркевич. Позже.

– Да-да, – поет Юфим и лукаво щурится. – Пожалуйста.

– Я уже играл с вами, – отбивается Зет.

– Пожалуйста, – повторяет Юфим, и его пальцы замирают над клавишами.

По комнате еще какой-то миг плывет отзвук вальса, наступает тишина – и книга закрывается. Юфим держит руки на рояле и с предвкушением поглядывает на брата. Зет встает, идет к терменвоксу и, пройдя мимо, достает из комода странный прибор с широким плоским колесом. Юфим издает разочарованный стон.

– Граммофон? Зет Геркевич, так же нельзя!

Зет кладет на широкое колесо черную пластинку, опускает на ее край ручку с иглой и щелкает большой кнопкой. Особняк наполняется тихим шорохом и треском, а потом начинается вальс и женский голос поет:

«В тиши опустевшего некогда мира так чуждо звучит голос множества нот, как будто живой кто-то рядом поет, на миг обманёшься – погрезится лира…»

– Можно, Юфим Ксеньевич, – Зет подкрадывается к близнецу со спины и тянет его со стула. – Вы долго играете и уже утомились, просто не понимаете этого. Праздновать обретение людей можно не только за роялем. Давайте потанцуем?

Он подхватывает Юфима под руки, кружит под жутковатую песню. Тот ловко переставляет ноги в танце, звонко смеется и следует за братом.

«…Оркестр ликует в разбитой Элладе торжественным гимном на сломе времен, похожим на странный предутренний сон, Морфеем навеянный, или проклятье…»[1] – летит сладкий женский голос с пластинки.

Юфим и Зет вдвоем скользят по паркету, легкие и грациозные. Темные и светлые пряди волос взлетают, перемешиваются и сменяют друг друга. Близнецы переговариваются, и их голоса перекрывают песню, сливаются так, что невозможно понять, чьи они:

– Следующим будет виолончелист? Он чудесно играет.

– Это не причина, вам же известно.

– Но у него море желаний.

– Полагаете, он сможет попросить правильно?

– Почему нет? Он тоже слышал зов.

– Но разве он способен что-то положить на алтарь жертвы? Быть может, попробуем с той девочкой, Олесей?

– Ах, вы хитрец! Решили, что нам нужна женская рука? Прошу прощения, после супруги мне человеческие женщины – что прокрустово ложе. Давайте подождем детей Веры Петровны.