Ненасытимость

— Так вы не знаете наверняка — это страшно. Значит, вы блуждаете в потемках, как и я, — резко и совсем неискренне сказал Генезип, сжимая в кармане револьвер, одолженный у князя Базилия. Единственной правдой была эта мертвая, холодная, металлическая вещь. — В этих делах не может быть полутонов: либо свет, либо тень, все полутени равны тьме. Я хочу узнать абсолютно все, иначе я «пущу себе пулю в лоб», и конец, — истерически крикнул Генезип и актерским жестом выхватил из кармана револьвер. Возможно, он и впрямь бы застрелился в тот момент, если б не Тенгер.

— Дай сюда, щенок! — гаркнул Тенгер в облаке летящего снега. Он схватил Генезипа за руку и вырвал у него так называемое «смертоносное оружие». Генезип ненатурально засмеялся — шутки здесь были неуместны. — Я нарочно привел тебя к ним, — спокойно сказал Тенгер. — Чтобы ты увидел две вершины разума, может, и не высочайшие, но для примера достаточные. Правда оказывается лишь удобным трамплином для прыжка в уютную кровать с мягкой периной, набитой давно лишенными смысла понятиями. То, что раньше, в момент рождения, было чем-то большим и значительным, сегодня напоминает дрессированную морскую свинку. Раньше правда, полная или нет, — не важно — и вера существовали по необходимости, — лениво тянул Тенгер, понимая, что одними лишь притворными чувствами, без высшей диалектики, не сумеет соблазнить этого единственного в своем роде фертика — единственного, разумеется, относительно, в сравнении с ненавистными ему пустоголовыми, выдрессированными спортом молодцами — сегодня такие создаются искусственно в нужных количествах для решения некоторых политических, общественных и бытовых вопросов — отштампованные, не имеющие национальности автоматы, они получили повсеместное распространение, стали буднично банальными и выродились. Этого процесса не обратить вспять ни за что на свете.

— А те двое? Если бы их мысли соединить вместе... — начал Генезип, силой освобождаясь от кощунственного объятия. Он не молился на себя, но все же некоторые вещи... взять хоть эти детские круги... Ах, почему минуту назад ему не хватило отваги выстрелить в свою «бедную головушку» — так он подумал о себе. Какой-то иной, чужой человек скорбел в нем об издохшем детстве. Отчетливо, как на ладони, он видел огромную волосатую перекошенную тушу с костями, которая в коротком тулупе брела возле него по влажному снегу. Он имел дело с уникальной, «репрезентативной» личностью, но не ощущал по этому поводу ни малейшего снобистского удовлетворения. Он чувствовал угнетающее превосходство, не только музыкально-художественное, Тенгера над собой и в то же время страшно презирал этого урода как физическую особь, как мужа слегка понравившейся ему крестьянки, как психического бесстыдника, который вываливает на него, почти подростка, свои срамные экскрементальные откровения.

— Это все равно что смешать расплавленное железо с маслом. Это два полюса. Между ними, а не в них существует незаселенная страна, вымершая долина, в которой живу я. Один из них, начитавшись истории религии, создает себе Бога по аналогии со всеми другими богами. Уже в этой всеядности кроется вся ничтожность его веры. Его Матерь Божья — это и Астарта, и Афина Паллада, и Кибела, и черт знает кто еще, его Бог — в разговорах о нем, а не в чувственном ощущении отделяется от мира браминов, его святые — это почти китайские божки, которые патронируют разным действиям и предметам. Сегодня трудно установить истинную ценность какой-либо концепции — как знать, не ловкий ли это перепев отживших суждений о чем-то, что было некогда живым, или это луч света, впервые пробивающийся сквозь мрак вечной тайны? — Эти слова показались Генезипу фальшивыми.

— Ну хорошо. А Бенц? — спросил он, желая оттянуть как можно дольше приближавшееся из будущего событие.