Ненависть

Какъ водится пропѣли два куплета «Интернацiонала» Мисинъ негромко и несмѣло крикнулъ «ура»!.. Володя поморщился — очень ему это показалось буржуазнымъ. Онъ сѣлъ за серединою длиннаго стола, кругомъ разсѣлись его сотрудники. Ульяна Ивановна съ призывной улыбкой стояла противъ Володи. На ея лицѣ было написано: — «что прикажете?..».

— Мнѣ говорили, гражданка, что вы создали при кол-хозѣ прекрасный хоръ, — говорилъ Володя, прожевывая бутербродъ съ икрой. — Разумныя развлеченiя необходимы при работѣ… Вашъ хоръ лучшее доказательство, что въ кол-хозѣ не переобременены работой. Совѣтская власть не преслѣдуетъ казаковъ и мы охотно послушаемъ старыя казачьи пѣсни.

— Товарищъ комиссаръ, — нагибался къ Володѣ Растеряевъ съ высокою бутылью четверти, — еще стопочку дозвольте?.. Это наша колхозная.

Ульяна Ивановна торжественно поклонилась Володѣ, повернулась къ пѣсенникамъ и хоръ дружно грянулъ:

— При долинушкѣ калинушка растетъ,
На калинушкѣ соловьюшекъ сидитъ,
Горьку ягодку калинушку клюетъ,
Онъ малиною закусываитъ…

Веселый, заливистый присвистъ шелъ съ пѣсней. Подъ него Володя говорилъ предсѣдателю тройки:

— Человѣческая жизнь въ десяти случаяхъ изъ шестидесяти есть голая борьба за существованiе — это еще Гладстонъ сказалъ.

— Гладстонъ…, - пуча глаза на Володю, сказалъ предсѣдатель тройки и постѣснился спросить, кто это такой Гладстонъ?

— Приставали къ соловью соколы,
Взяли, взяли соловью съ собою,
Посадили соловья въ клѣточку,
Что во новую, рѣшетчатую,
За рѣшоточку серебряную…

— «Прогрессъ общественнаго богатства», — говоритъ Шторхъ, — продолжалъ поучать Володя, — «создаетъ тотъ полезный классъ общества, который исполняетъ самыя скучныя и отвратительныя работы, однимъ словомъ, взваливаетъ себѣ на плечи все, что есть въ жизни непрiятнаго и рабскаго и именно этимъ доставляетъ другимъ классамъ досугъ, веселое расположенiе и условное достоинство характера». Къ сожалѣнiю — это неизбѣжно.

— Вотъ ума-то, — восхищенно прошепталъ сидѣвшiй противъ Володи Драчъ.

Съ другого конца стола до Володи доносился пьяный разговоръ:

— Знаешь чего?..

— Ну, чего?..

— А энто онъ правильно… Правильно, говорю, поступаетъ… Потому народу страхъ вотъ какъ нужонъ. Безъ страху народъ что?.. Ничего…

— Черезъ чево?..

— Страхъ, говорю, народу нуженъ, чтобы начальства во какъ боялись!..

И невольно думалъ Володя, что въ нѣсколькихъ десяткахъ саженей отъ него, въ степи, подлѣ погоста, какiе то другiе казаки «ислолняютъ самыя скучныя, самыя низкiя, отвратительныя работы» — роютъ могилы разстрѣляннымъ по его волѣ казакамъ, ихъ одно-хуторянамъ. Володя зналъ, что тамъ неутѣшно, источнымъ голосомъ плачутъ матери и жены. Ему все это было глубоко безразлично. Онъ былъ — большевикъ!.. Онъ считалъ, что Драчъ называлъ ихъ совершенно правильно — «гадами». Они и были для него — партiйца — гады… Онъ смотрѣлъ на нихъ, какъ на змѣй — гадюкъ, которыя, если ихъ не уничтожать, могутъ ужалить. Ихъ всѣхъ надо перевести, истребить, если они останутся — мелко-буржуазная стихiя захлестнетъ нарождаюшiйся соцiализмъ.

— Заставляли соловья пѣсни пѣть: —
Ужъ ты пой, распѣвай, соловей,
Прiутѣшь призабавь молодца…

— Это они хорош-шо, — дыша водкой на Володю, говорилъ предсѣдатель тройки — хор-рош-шо поютъ… Прилетѣли соколы и забрали соловья… Пой, дескать, угождай намъ… Колхозная клѣточка серебряная…

— Вы нашей Ульяны Ивановны допрежъ ни раза не видали, — спрашивалъ пьяный отъ страха и водки Мисинъ.

Четверть, колыхаясь, плавала кругомъ стола и наполняла чеканныя стопочки Шуриной работы. Гости замѣтно хмѣлѣли.

Володя задумчиво опустилъ голову. Онъ былъ тоже пьянъ, но не отъ вина, а отъ всего этого угарнаго дня, отъ пролитой крови, отъ мертвыхъ тѣлъ, валявшихся на площади, оть шумныхъ пѣсень, нелѣпо звучавшихъ въ низкихъ комнатахъ Вехоткинской хаты, отъ разнузданно-развратныхъ плясокъ красивой, разрумянившейся отъ водки статной Ульяны Ивановны.

Володя думалъ: — «при Царяхъ… Развѣ было возможно что-нибудь подобное при Царяхъ?.. Какая власть у меня… Развѣ, что Иванъ Грозный такую власть имѣлъ?.. Да — Царь Иродъ… И тѣло и душа всѣхъ этихъ людей мнѣ принадлежатъ… А какая подлость людская. Кажется, подлость никогда не доходила до такихъ послѣднихъ предѣловъ, какъ при насъ, большевикахъ?.. Все, что хочу — исполнятъ… Рабы!.. Можетъ быть, — Малининъ и былъ правъ. Мы слишкомъ далеко шагнули не только въ орабочиванiи людей, но и въ ихъ оподленiи»…

— А хорошо, — икая, сказалъ Драчъ. — Пѣть да плясать — на это казаковъ взять!.. Дикiя пѣсни…

Растеряевъ зажегъ керосиновыя лампы. Стало еше душнѣе, диче и срамнѣе въ желтомъ свѣтѣ многихъ лампъ. Пѣли не стройно, больше орали, жестами дополняя то, что пѣли.