Ненависть

Но тем вечером, той осенью Дэмьен этого еще не знал. Он слушал тихую прекрасную песню немолодой певицы в оранжевом платье и думал о том, что стоило попасть в этот городок только для того, чтобы услышать ее. Он отпил вина, услужливо налитого девушкой, и замер, когда неожиданно крепкое зелье хлынуло в его горло, обдав жаром внутренности и мозг.

– Отлично! – не удержался он.– Где вы берете такое вино?

– У нас свои виноградники,– гордо заулыбалась служанка.– Еще изволите?

– Нет, пока хватит. Иди.

Она сделала книксен и убежала на кухню. «Ничего, пару стаканов могу себе позволить,– подумал Дэмьен.– Ведь дело только послезавтра. До той поры выветрится». Он смаковал вино и слушал пение брюнетки еще несколько минут, а потом пальцы менестреля взяли последний аккорд и замерли. Певица вскинул голову, и Дэмьен удивленно улыбнулся при виде задорной ухмылки на ее гладком круглом лице.

– Эй, хватит грустить, сестра! – игриво выкрикнула она и, выпрямившись, хлопнула в ладоши.– Расшевелим-ка дорогих гостей!

Менестрель пожала плечами. Ее пальцы искусно заскользили по струнам лютни, ввысь полилась музыка, громко, уверенно, почти дерзко. Пара, сидевшая недалеко от Дэмьена, обернулась на миг и тут же вернулась к разговору. Армеец и девушка-наемник на новые мотивы не отреагировали. Зато шумная мужская компания, до того не слишком жаловавшая музыкантов вниманием, пришла в восторг. Заразившись их энтузиазмом, а может, просто решив размяться, темноволосая певица хлопнула в ладоши, подхватила оранжевые юбки и пустилась в пляс.

Мужчины завопили, затопали ногами, засвистели, всячески поддерживая начинание. Женщина вертелась, то и дело выставляя из-под юбки изящную ступню упругой и стройной ноги, потом отпустила юбки и, вскинув руки над головой, закружилась по залу. Она была воплощением грации, ее движения, хоть и изумительно плавные, мелькали перед зрителями стремительным потоком ярких обрывков: черная прядь, мысок туфли, оранжевый водоворот юбок, мутный отблеск свечи на матовой поверхности браслета, изо– гнутая линия рассекающей воздух руки. Она кружилась и кружилась, все быстрее, быстрее, и, глядя на нее, безумно хотелось сорваться с места и, обхватив ее за талию, закружиться вместе с ней. В этом танце было что-то столь же странное и завораживающее, как и в песне, которую она пела минуту назад, но если песня была дождем, то танец – молнией; это была не осень, это был май, бурный и грозный май следующего голода, когда грозы повымывали семена из почвы и к нарушенной торговле прибавился неурожай. Это был проклятый год, год дождей. Для Дэмьена он тоже будет проклятым.

Но это – потом, а сейчас была песня-дождь и танец-гроза, и оба они преисполнили его таким восторгом, что он почувствовал себя почти счастливым. Он плеснул себе еще вина, невольно прихлопывая ладонью по колену в такт музыке и с улыбкой глядя, как один из шумных парней пляшет у стойки вместе с темноволосой женщиной в оранжевом платье, старше его лет на двадцать, как с восторгом хлопают им друзья танцора, подбадривая криками, как все посетители, даже неприступного вида вояка, смотрят на эту странную, но бесшабашно веселую пару и улыбаются.

«Уютное теплое место,– мелькнуло у Дэмьена, когда он осушил пятый стакан и со стуком поставил его на стол,– хорошее вино, симпатичная служанка, умелый менестрель и задорная танцовщица. И все? И больше ничего не надо?»

Ему было хорошо. Он был доволен жизнью, ему хотелось улыбаться от этой мысли, и он не прятал улыбки.

Да. И больше ничего не надо.

Брюнетка бросила на него цепкий взгляд. На миг их глаза встретились, и Дэмьена обожгло этим взглядом, как перед этим обожгло вином. Женщина со смехом оттолкнула руки парня и, прежде чем Дэмьен успел опомниться, оказалась перед ним.

– Пошли! – требовательно крикнула она, все еще смеясь, а когда он не шевельнулся, протянула тонкую, сухую руку с синими ручейками вен и, схватив его за плечо, повторила: – Пошли!

Через секунду он уже кружил ее по залу, оттеснив прежнего партнера в сторону, и смеялся как сумасшедший, глядя в жгучие черные глаза без зрачков. Резкие, рваные, бешено сменявшие друг друга аккорды звенели в его ушах, сливаясь с хлопками и восторженными выкриками зрителей, кровь мчала вино по жилам, ноги словно сами собой отбивали четкий быстрый ритм, окованные железом каблуки вгрызались в пол – рраз-два, трри-четыре! – взгляд заполнил бурный водоворот развевающихся смоляных прядей и взлетающих оранжевых юбок, и посреди всего этого горели ее глаза, намертво схватив его и притянув к себе, крепче, чем руки, в которые он вцепился, чтобы сохранить ее и свое равновесие в этой сумасшедшей пляске. Черные-черные глаза, словно без зрачков.