Ненависть

По ноге Диз прошмыгнула, мерзко пискнув, крыса, судя по весу, размером со щенка. И откуда здесь крысы, в такой-то дикой чистоте?.. Диз дернула головой, слабо повела плечом. Солдат вожделенно застонал, выдыхая в ее распаленное лицо облачко вонючего жаркого пара. Из трепещущих алым огоньком окон ближнего трактира громыхнула многоголосная песня.

Святой, подумала Диз. Он святой. Ему кланяются и молитвы возносят, благословения испрашивая у священных мощей...

– Никому не скажешь, что меня видел? – улыбнувшись, прошептала она.

Наемник расплылся в блаженно-заговорщицкой улыбке, затрепетал.

– Кому ж скажу, душа моя...– пробормотал он, вжимаясь грязным лицом в обнаженную шею Диз. Она почувствовала, как ободок каски больно надавил на горло, вдохнула и, стряхнув с себя обмякшего наемника, выхватила меч. Он не успел даже вскрикнуть: лезвие прошло сквозь его желудок и позвоночник, выйдя с обратной стороны. Диз несколько мгновений смотрела на него, зависшего, выгнувшегося назад на подкосившихся ногах, словно насаженная на иглу бабочка, потом рывком высвободила меч. Тело рухнуло в грязный желтый снег. Диз стряхнула кровь с меча и, не удовлетворенная такой чисткой, повернулась к ближайшему сугробу. И лишь тогда увидела.

У входа в трактир стоял человек. Стоял и смотрел на нее.

Она не знала, как много он видел, и выяснить это не успела. Едва она бросила на него взгляд, он повернулся и вошел в трактир. Диз не успела разглядеть его: он был слишком далеко.

Скрипнув зубами от ярости и мысленно проклиная похотливого мерзавца, от которого она только что избавила мир, Диз вонзила меч в сугроб. Снег окрасился кровью, словно она убила его. Диз несколько раз провернула лезвие в свежей ране сугроба, потом вытащила лезвие, вставила его в ножны. Тот человек, видимо, не счел нужным вмешиваться в то, свидетелем чего стал. Разумно. Столь разумные люди заслуживают жизни.

Она переступила через труп и ушла.

* * *

Дэмьен вышел из храма с наступлением темноты. Мог выйти и раньше – ему принадлежал весь день, от рассвета до рассвета,– но почему-то предпочел подождать. Он объяснял себе это тем, что целый день валил снег, да и к тому же ему не мешало отоспаться, но в глубине души знал, что просто боится увидеть тот, теперь уже другой, мир при свете дня.

Он прошел по заснеженной площади перед храмом, которую целый день кропотливо, но безуспешно расчищали несколько монахов в коричневых рясах; они и теперь сгребали лишь недавно переставший идти снег, терпеливо и слаженно, как пчелы. На Дэмьена они внимания не обратили, и сам он предпочел пройти мимо них поскорее: в его памяти были слишклм свежи минуты, когда он сам, молча выдыхая пар сквозь стиснутые зубы, разгребал снег в каменном колодце. Сейчас он не стал бы утверждать с уверенностью, что в самом деле был там: он помнил, как пылало горло и слезились кипятком глаза, и не понимал, почему сейчас, всего неделю спустя, стоит посреди укутанной снегом площади, чувствуя в себе еще больше сил, чем прежде, а не лежит под твердой мерзлой землей. Может, вдруг мелькнуло у него, ничего этого и не было вовсе, а? Накачали меня наркотиками... галлюциногенами... и ничего, ничего, ничего не было? Он усмехнулся этой мысли, осознав, что она вызвала в нем не облегчение – протест. Поздно, поздно. Слишком поздно надеяться на такое глупое, жалкое спасение от самого себя. Его тело опустило лицо, заплакало, тихо и ненавидяще скуля. А он улыбнулся ему в ответ.

Поздно, слишком поздно, прости.

Он пошел к прямоугольному проему в стене, отделявшей этот мир от другого. Слева и справа стояли статуи – он только теперь их заметил. Мраморные, выщербленные временем и непогодой – очень старые. Фигуры друидов в полный рост, с распростертыми руками, с лицами, поднятыми к небу. Одно лицо жен– ское, вдруг с удивлением понял Дэмьен. Он ни разу не видел здесь женщин.

Он подошел к этой статуе – она, кажется, была не такой старой, как другая, но все равно ей наверняка не меньше сотни лет. Мрамор потемнел и местами покрылся плесенью, ступни женщины заросли сизым мхом, на покрытой капюшоном голове и плечах лежал толстый слой снега. На пьедестале, похоже, когда-то была надпись, но теперь она совсем стерлась. Хотя Дэмьен все равно вряд ли смог бы ее прочесть. Он всмотрелся в лицо женщины – безмятежное, немного усталое, с прикрытыми веками. Обычное лицо – таких тысячи. Но почему-то он был уверен, что это изображение микроскопически точно. По крайней мере хотел в это верить.

«Интересно,– подумал Дэмьен,– меня они так же добросовестно изобразят?»

Он помедлил, потом слегка улыбнулся и, протянув руку, коснулся скрещенными пальцами лба статуи.

«Помоги мне,– подумал он.– Помоги мне дождаться ее. И ей помоги тоже».

Женщина, похожая на тысячи других, тихо и устало смотрела в небо. Но Дэмьен знал: она поможет. Знал, потому что был уверен: когда-нибудь кому-нибудь поможет и он.

Но это потом, потом. Пока что она далеко. И эта ночь принадлежит ему. Нет, даже не ему – его телу. И это его – тела – последняя ночь.

Дэмьен с усилием оторвал взгляд от лица женщины и вышел за ограду.