Ненависть

— И захватите посудину какую глиняную… Тамъ, знаете… У ней мясцомъ разжились… Да никакъ много. Люди сказывали, что никакъ пуда четыре вышло… И солятъ, и варятъ, и колбасы дѣлаютъ… Такъ вотъ она, значитъ, сама мнѣ сказала: — зайди, молъ, къ Вехоткиной, полковницѣ, скажи ей, я ей колбасъ какихъ особенныхъ приготовлю. Она, молъ, намъ когда у нея что было, всегда помогала.

Все зто казалось Женѣ подозрительнымъ и почти страшнымъ, и она готова была отказаться, но изъ угла, съ постели раздался страшный деревянный, нечеловѣческiй шопотъ:

— Пойди, Женюша милая… Такъ то мнѣ захотѣлось солененькой колбаски!

— Зайдите… зайдите, Евгенiя Матвѣевна, только чтобы люди чего не увидали… Слютѣлъ народъ… Завидливы стали очень люди къ чужому.

Лукерья ушла.

Надежда Петровна своимъ глухимъ, страшньшъ голосомъ говорила сама съ собою:

— Откуда она могла только достать мяса, ума не приложу… Свинью бы рѣзали — такъ это такъ близко отъ насъ — мы услышали-бы?.. Развѣ коровенку какую больную имъ Мисинъ уступилъ?.. Такъ не такой онъ человѣкъ… Можетъ быть начальство послѣ смотра приказало?..

Смеркалось, когда Женя взяла глиняную чашку и кусокъ рѣдкаго холста и вышла изъ хаты. Она шла, опустивъ голову и задумавшись, и въ своей задумчивости не замѣтила, какъ прошла мимо воротъ Дурняпинскаго куреня. Она хотѣла вернуться, но увидала, что она стоитъ сзади Дурняпинской хаты подлѣ клунь, что тамъ плетень порушенъ и что нѣтъ ничего проще, какъ пройдти черезъ базы прямо дворомъ къ крыльцу хаты. Она легко перешагнула черезъ плетень и вошла во дворъ.

У самаго забора, возлѣ пустой кошары была вырыта небольшая, аршинъ въ квадратѣ глубокая яма. Лопата была брошена подлѣ, точно кто только что рылъ здѣсь и, отозванный, убѣжалъ. Подлѣ ямы, — Женя чуть не споткнулась объ это, — лежали какiе-то предметы, прикрытые дерюжкой. Еще было достаточно свѣтло и въ печальномъ свѣтѣ догорающаго дня Женя увидѣла, что изъ подъ дерюжки странно бѣлѣетъ пятью тонкими пальцами человѣческая рука. Страхъ сжалъ сердце Жени. Но она преодолѣла страхъ и, движимая жуткимъ любопытствомъ, нагнулась и концами пальцевъ чуть приподняла дерюжку. Прѣсный и тошный запахъ трупа пахнулъ ей въ лицо. На землѣ лежала отрубленная женская голова. Густые, черные волосы небрежнымъ, грязнымъ комкомъ свалялись подлѣ и на темномъ ихъ клубкѣ точно свѣтилось блѣдным мраморомъ прекрасныхъ очертанiй женское лицо. Черныя брови сурово были сомкнуты подъ чистымъ лбомъ надъ полуоткрытыми глазами, чуть блестѣвшими мертвымъ, холоднымъ блескомъ въ тѣни густыхъ къ верху загнутыхъ рѣсницъ. Крѣпкiй подбородокъ красивымъ оваломъ смыкалъ лицо. Черезъ сизыя полуоткрытыя губы и въ полутьмѣ блистали ровные чистые зубы. Одна щека была въ грязи, другая еше хранила краску румянъ. Подлѣ головы лежали руки и концы маленькихъ ножекъ.

Женя все поняла. Она выронила чашку съ рядномъ и въ неистовомъ ужасѣ перепрыгнула черезъ плетень и побѣжала назадъ къ дому Колмыкова по узкому хуторскому проулку.

Ульяна Ивановна!..

Все то, что она слышла всѣ эти дни, что говорили и не договаривали Лукерья и тетя Надя, все то ужасное, невѣроятное казалось, такое невозможное стало передъ нею во всей своей грозной дѣйствительности. Она видѣла — темныя женскiя тѣни неслышно точно скользили по проулку, направляясь туда… Ей казалось, или, можетъ быть, это и точно такъ было, она слышала тамъ гомонъ довольныхъ и жадныхъ голосовъ. Тамъварили, солили, тамъ коптили и приготовляли колбасы изъ тѣла этой самой Ульяны Изановны, чью голову, руки и ноги не успѣли въ торопяхъ и страхѣ закопать.

Женѣ казалось, что этотъ странный взглядъ полуприкрытыхъ темныхъ глазъ головы, снятой съ туловища слѣдитъ за нею и точно несется съ нею вмѣстѣ съ этимъ страшнымъ трупнымъ запахомъ, отъ котораго она не могла освободиться.

Какой это былъ ни съ чѣмъ не сравнимый ужасъ!.. Какое мучительное состоянiе, никогда раньше неиспытанное, страха, отвращенiя и нечеловѣческой скорби за людей! Кажется уже закалилось въ совѣтской дѣйствительности ея сердце! Всего, всего она повидала: — убiйства, разстрѣлы, голодъ… Но этого послѣдняго ужаса она не могла перенести. Тамъ умирала ея тетка. Женя знала, что тетя Надя доживаетъ послѣднiе дни и мечтаетъ о колбасѣ… Но принести ей колбасу изъ такой убоины, изъ тѣла убитой женщины — она не могла. Она шла и точно ощущала на зубахъ вкусную вязкость свѣжаго, копченаго и соленаго мяса. Колбаса изъ Ульяны Ивановны!.. Изъ человѣческаго мяса!..

Она сама не помнила, какъ вошла въ хату. Ее поразила мертвая и холодная тишина, стоявшая въ ней. Вечеръ былъ теплый, почти знойный, а въ хатѣ казалось холодно. Чуть мигая горѣла догоравшая керосиновая лампочка. Острый красный язычекъ пламени пустилъ черную полосу копоти на узкое стекло.

— Тетя… Тетя Надя, — крикнула Женя. Молчанiе было въ хатѣ.

Женя оглядѣлась. На столѣ лежали два круглыхъ хлѣба, испченныхъ Лукерьей. Тетка сидѣла надъ ними, опустив огромную, распухшую голову на столъ…

— Тетя, что съ тобою?.. Тебѣ не хорошо, тетя?..