Ненависть

— Да что-же?.. Я не отказываюсь… Такъ вотъ… Было мнѣ тогда лѣтъ двѣнадцать. Ту зиму я проводилъ въ именіи моихъ родныхъ въ Псковской губерніи. Какъ полагается и у насъ была елка. Ну, понаѣхали сосѣди. Изъ города прiѣхали гимназисты, барышни, дѣвочки. Весело было. Мы танцовали, пѣли, играли въ разныя игры и очень что-то долго засидѣлись подъ елкой. Погасли давно огни. Стало темно, на деревнѣ стихли голоса и лай собакъ, какъ то взгрустнулось и вотъ тогда пошли тѣ страшные разговоры о таинственномъ и непонятномъ, о колдовствѣ, о вурдалакахъ, о колдунахъ, о чертяхъ, о привидѣніяхъ. Тогда у насъ было много этого таинственнаго, хоть отбавляй, это теперь все изучено, все извѣстно, все отрицается. Тогда мы ничего не отрицали и очень многаго побаивались. Тогда у насъ и привидѣнія водились, теперь они что-то перевелись, какъ перевелись, скажемъ, бѣлые слоны и зубры. Мы знали, что въ деревенской церкви на погостѣ стоялъ покойникъ. И покойникъ этотъ былъ не совсѣмъ обыкновенный. Это былъ деревенскій кузнецъ, черный и страшный мужикъ, про котораго говорили, что онъ съ самимъ нечистымъ водится, что онъ, когда-то былъ конокрадомъ, занимался душегубствомъ, словомъ — покойникъ былъ такой, что молчать про него въ эти часы мы не могли. Каждый изъ насъ еще такъ недавно зачитывался «Віемъ» и «Страшною местью» Гоголя и потому, когда заговорили о томъ, какой страшный покойникъ лежитъ въ гробу въ церкви еще неотпѣтый, всѣ пришли въ волненіе и волна страха пронеслась по темной залѣ, гдѣ такъ-же, какъ и у насъ теперь стояла догорѣвшая елка. Дѣвочки ахали и вскрикивали, молодые люди бодрились и подкручивали несуществующіе усы. Былъ среди насъ одинъ гимназистъ. Лѣтъ шестнадцать, должно быть, ему было. Звали его Ердановъ. Онъ былъ то, что тогда называли: — «нигилистъ». Ни во что не вѣрилъ, огорашивалъ насъ презрѣніемъ ко всему и своимъ невѣріемъ и насмѣшкою надъ самою вѣрою въ Бога. И сталъ онъ смѣяться надъ нашими страхами. — «Вздоръ», — говоритъ, — «и никакихъ испанцевъ!.. Какой тамъ покойникъ! Пять пудовъ тухлаго мяса — вотъ и весь вашъ покойникъ. Бояться его — какая чепуха!.. Никакой чистой тамъ или нечистой силы нѣтъ. Церковь — пустой сарай съ иконами. Лампады горятъ. А святости, или тамъ страха никакого нѣтъ, хоть тамъ было-бы двадцать, хоть сто покойниковъ!». Кто-то изъ насъ возьми и скажи ему: — «такъ то оно такъ, Ердановъ, однако, ты со всею своею храбростью, со всѣмъ своимъ невѣріемъ и пренебреженіемъ ко всему святому и таинственному не пойдешь въ нашу церковь вотъ сейчасъ». — «Кто?», — говоритъ Ердановъ. — «Я-то? Да почему нѣтъ?» — и засмѣялся нехорошимъ искусственнымъ такимъ смѣхомъ. — «А вотъ не пойдешь?». — «Пойду»… Тутъ наши барышни разъахались. — «Скажите, какой отчаянный». — «Да нѣть это невозможно, я-бы кажется жизни рѣшилась, а не пошла-бы теперь въ церковь»… — «Ужасъ какой». — «Господа, не пускайте его»… Ердановъ совсѣмъ взвинтился. Надѣлъ пальто и шапку, повязалъ шею шерстянымъ шарфомъ. — «Иду», — говорить. — «Одинъ?». — «Ну, натурально, что безъ нянюшки…». — «А чѣмъ ты докажешь, что действительно ты будешь въ церкви, гдѣ покойникъ?». — «Вы», — говрить, — «мой ножъ знаете?» … А былъ у него и вѣрно всѣмъ намъ известный перочинный ножъ о пяти лезвеяхъ, въ роговой оправѣ, коричневой въ белыхъ пупырышках. — Такъ вотъ я этотъ мой ножъ въ край гроба покойника и воткну, вы потомъ придете и провѣрите». Барышни опять хоромъ: — «Какъ это можно!.. Человѣкъ ума рѣшился!.. Какой отчаянный». Ердановъ еще разъ показалъ намъ свой ножъ и быстро вышелъ изъ дома. Какъ разъ въ это время часы на церковной колокольнѣ стали бить двѣнадцать…

Въ прихожей рѣзко и громко позвонили. Въ томъ напряженіи, въ какомъ всѣ были, всѣ вздрогнули. Мура вскрикнула: — «ахъ!».

— Будетъ тебѣ, Борисъ Николаевичъ — сказала Марья Петровна.

— Это наверно Владиміръ Матвѣевичъ вернувшись, — сказала стоявшая у дверей и слушавшая разсказъ Антонскаго Параша и пошла отворять дверь.

— Какая досада!.. — сказалъ Гурій… На самомъ интересномъ мѣстѣ!

Ольга Петровна изъ столовой прошла въ гостиную и направилась къ прихожей встрѣтить сына.

По прихожей, потомъ по коридору раздались твердые и быстрые шаги и громко хлопнула дверь.

— И къ намъ не пожелалъ зайти, — съ тяжелымъ вздохомъ сказала Ольга Петровна.

— Тетя, я пройду къ нему, — вставая, сказала Шура. — Это и точно становится невозможнымъ. Мама, можно?..

Не дожидаясь отвѣта матери Шура быстрыми и легкими шагами вышла изъ зала.

— Дядя, что-же дальше?

— Папа, такъ нельзя, началъ, такъ уже и досказывай. Что-же Ердановъ? У меня сердце за него бьется, — сказала Мура.